Нюрнбергский процесс глазами психолога
Шрифт:
— Предводителем нацистов! — возмутился в ответ Папен. — Главой государства, погубившим шесть миллионов человек!
— Такого нельзя утверждать. Разве сам Гитлер отдавал такие приказы? — мрачно осведомился Геринг.
— А кто еще, кроме него, мог санкционировать геноцид? — вопросом на вопрос ответил Папен. В его голосе звучали гневные нотки. — Может быть, вы сами?
Слегка ошарашенный Геринг пробормотал в ответ:
— Нет, нет, я — нет. Не я, а — Гиммлер!
Было видно, что бывший рейхсмаршал заметно смущен — все обвиняемые, уходя из зала, даже не удостоили его взглядом.
За обедом Папен жаловался на наглость, с какой этот толстяк предписывал ему, что говорить, а что нет. И
Шпеер, Фриче и Ширах уже не сомневались, что отныне даже боязливый и не тяготевший к категоричности Папен перестал быть мишенью для улещиваний и запугиваний Геринга. Ширах заметил, что толстяк понемногу уходит от дискуссий на скамье подсудимых. Фриче весьма иронично заметил:
— Нет, конечно, Гитлер приказа на геноцид не отдавал. Это за него делал какой-нибудь безымянный фельдфебель.
В смежном отсеке Кейтель с Франком стали обсуждать тему того, как Гитлер попрал вековые традиции вермахта.
— Простите, Зейсс-Инкварт, мои слова, — начал Франк, — но Гитлер сам был австрийцем, и все основанные на чести прусские традиции были чужды ему.
— Кто может в этом усомниться! — горячо воскликнул Кейтель. — Он обвел нас всех вокруг пальца. Для него было само собой разумеющимся, что верховному главнокомандующему все должны доверять, что он никого и никогда не обманет! Тем, что он разыграл против нас карту Гиммлера и СС, допустив, что они вопреки всем своим заверениям отхватили себе куда больше полномочий, чем следовало, он вызвал раскол в вермахте. Теперь мне стало наконец понятно, для чего ему это понадобилось. СС были необходимы ему для претворения в жизнь своих преступных и бесчестных планов, за которые мы теперь в ответе.
Как мне доложила охрана, Заукель сказал Кейтелю, что, мол, подобные высказывания явно не красят фатерланд. Из своего угла высказался и Геринг, призывая всех «не распускать язык при этом Джильберте». Эти американцы, по его мнению, вообще люди неученые, и образ мышления немца недоступен их пониманию…
14 июня. Защита Папена. Кавалер старой школы
Утреннее заседание.
Папен начал свою защитительную речь, представив себя религиозным человеком консервативных убеждений, выросшим в принадлежавшем его предкам вот уже в течение девяти веков имении. Когда разразилась Первая мировая война, он находился в Мексике, оттуда направился в Соединенные Штаты для ведения переговоров о военных поставках. С тех пор по вине лживой пропаганды он подвергался нападкам, нанесшим урон его доброму имени. Папен страстно осудил подброшенное пропагандой прозвище «мастер-шпион».
Обеденный перерыв. Когда обвиняемые направлялись в столовую, Риббентроп сдавленно заметил:
— Да, меня они тоже оклеветали!
В завязавшейся за обедом беседе со мной Папен, не стесняясь в выражениях, клеймил позором скандал с «Блэк Томом». Штреземан был готов выплатить США затребованную сумму в 50 миллионов долларов, лишь бы не портить с ними отношения.
— И тогда я говорю Штреземану: «Если вы хоть пфенниг им заплатите, я заявлю об этом на заседании рейхстага!»
Если верить утверждению Папена, адвокат фирмы, выставившей иск, получил 2 миллиона долларов в виде гонорара за решение дела в пользу вышеупомянутой фирмы. Сенатский комитет по расследованию признал требования фирмы необоснованными.
Послеобеденное заседание.
Во второй половине дня Папен продолжил рассказ о том, как порочилось его доброе имя. Он заявил, что, примкнув к Католической партии центра, сотрудничал с ней на консервативной основе ради предотвращения послевоенного разброда в партийных рядах. Папен заявил, что если Геринг выступал от лица партии нацистов, то он,
Папен защищал Веймарскую республику, назвав Гинденбурга «последним великим германским государственным деятелем». Далее он описал свои попытки решить проблему безработицы и инфляции, поставивших на грань выживания средний класс. На Лозаннской конференции 1932 года предпринимались попытки улучшить положение, в котором оказалась Германия, и скорректировать некоторые несправедливые для нее пункты Версальского договора, однако эти попытки успеха не имели.
Успех Гитлера Папен приписал отказу от обязательств стран-участников Версальского договора дать Германии хоть какую-то надежду. Папен напомнил, что когда он собрался выступить с речью в рейхстаге, Геринг помешал ему. В конце концов, у Папена просто не хватило сил сдерживать национал-социализм, и он был вынужден назначить Гитлера рейхсканцлером. По настоятельной просьбе Гинденбурга Папен сохранил за собой место в кабинете министров.
15 июня. Полуобразованный Риббентроп
Камера Риббентропа. Под впечатлением автопортрета, представленного Папеном, где тот предстает в образе видного государственного деятеля и культурного человека, Риббентроп также пожелал наделить себя чертами, присущими этому типу людей. Он увяз в затянутом, сбивчивом и путаном изложении своей концепции «политической динамики»: динамика однопартийной системы России неизбежно привела к распространению коммунизма в Европе в точности так же, как и национал-социалистическая динамика должна была привести к утверждению национал-социализма на оккупированных территориях. Америка, напротив, с ее двухпартийной системой являет собой пример более сбалансированной динамики, в то время как динамика британской империи… И так далее. В заключение он спросил меня, понятно ли мне, о чем он говорил. Чтобы избавить себя от дискуссии, я ответил положительно. Риббентроп настолько воодушевился, что на него даже напала икота. Даже самый непроницательный не мог не заметить, что он и сам толком ничего не понимал.
Затем Риббентроп осведомился, читал ли я Отто Шпенглера (он, несомненно, имел в виду Освальда Шпенглера). И тут же известил меня о том, что в корне не согласен с тем, как Отто Шпенглер представляет себе будущее Запада, частью которого, несомненно, является и Америка. И нам не следует забывать, что…
После этого он вдруг возомнил, что французы должны быть благодарны ему за то, что Париж не подвергся бомбардировке с воздуха. Я спросил, а разве французы не объявили Париж «открытым городом»? Ну, в общем, объявили, конечно, но Гитлер тем не менее собрался подвергнуть его бомбежке. И он, Риббентроп, а не кто-нибудь другой, вступился за Париж, собрав в кулак все свое влияние, и сумел-таки переубедить фюрера, и, что важно, еще до того, как столица Франции была объявлена «открытым городом». Мне показалось, что он даже и не задумывался над тем, верю я ему или нет. Воистину, последняя оставшаяся радость — послушать самого себя…
Еще один, по мнению бывшего министра иностранных дел Рейха, вполне приемлемый сценарий из прошлого: катастрофы можно было избежать, если бы Америка прислушалась к нему. В 1940 году он отправил кого-то в США с миссией втолковать людям из «Стандарт ойл» и евреям-банкирам, чтобы те не допустили вступления в войну Америки. И если бы только все они тогда не ополчились на Германию…
Риббентроп снова пожаловался мне на непрестанные головные боли и даже шутил — мол, у него в голове уже, наверное, можно выгравировать слово «еврей» — причина этих болей в том адском нервном напряжении, в котором он пребывает еще с 1941 года, после своей отчаянной попытки уговорить Гитлера отказаться от проводимого им антисемитского курса.