Нюрнбергский процесс глазами психолога
Шрифт:
— Хотя в Гитлере было много от демона, — я решил пустить пробный шар.
— Да, и в начале ему несказанно везло во всем! Лучше бы не везло. Вы только представьте себе: мы оккупируем Рейнскую область силами трех батальонов! Всего трех! Я спрашиваю Бломберга: «Как мы будем обходиться тремя батальонами? Предположим, французы вздумают сопротивляться?» «Ах, — ответил Бломберг, — не беспокойтесь! Попытка — не пытка!» И попытался. И получилось!
— Мне кажется, одному полку французов ничего не стоило вышвырнуть вас оттуда, — заметил я вскользь, уже поднимаясь, чтобы уйти.
Кейтель сделал жест пальцами, будто схватывая муху на лету.
—
Отдав честь, Кейтель отвесил мне низкий поклон.
26 декабря. Состояние духа Гесса
Камера Гесса. Гесс корпел над своей защитой и попросил меня перенести повторное проведение теста Роршаха на начало слушаний. Его результаты в целом удовлетворили Гесса. Я попытался добыть новые детали относительно возвращения памяти, начав разговор на наши прежние темы.
— Как я понимаю, когда ваш адвокат сказал вам, что ждет объявления вас недееспособным, к вам сразу же вернулась память? Как вы чувствовали себя на следующее утро? Проснулись с ощущением ясности в голове и тут же приняли решение заявить суду о том, что отныне ваша намять в порядке?
— Нет, все это произошло довольно неожиданно незадолго до начала моего допроса на суде.
— В таком случае эффект следует приписать моим словам непосредственно перед началом допроса. Я же вас предупредил тогда, что вас обязательно объявят недееспособным.
— Несомненно. Да, именно это… И вот что я вам еще хотел сказать, вероятно, вы сочтете это навязчивой идеей, но от этого печенья у меня вчера снова разболелась голова. — Гесс извлек небольшую целлофановую упаковку американских армейских галет и предложил мне. — Не попробуете ли вы одну, а потом, если у вас заболит голова, скажете мне? И еще, вот. — С этими словами он достал еще одну упаковку печенья, тоже американского армейского довольствия — дал мне одно печенье. После того как я съел то и другое, Гесс почувствовал себя явно смущенным.
— Разумеется, может быть, все дело в моих желудочных коликах. Я не стал был на этом заострять внимание, но такое происходило уже дважды.
— Справляетесь со своей защитой? Вам не трудно сосредоточиться?
— Да, я все еще довольно быстро утомляюсь. Не могу долго напряженно работать; время от времени мне необходим отдых. Либо прилечь, либо просто сделать паузу. Поэтому я вынужден накапливать всю энергию, необходимую для подготовки защиты, в перерывах.
27 декабря. Финансовый теоретик Шахт
Камера Гесса. Гесс отдыхал, лежа в постели. Я заверил его, что ни головной боли, ни дурноты после съеденных у него кексов у меня не было. Он решил поставить точку на данной теме: «Тогда это, наверное, от чего-то еще».
Мы немного поговорили о процессе. Гесс признался, что кое-какие из приведенных фактов отрезвили его. В период заключения в Англии его о них не ставили в известность. Я высказал предположение о том, что его, должно быть, немало беспокоило развитие событий после вступления в войну США.
— Да, шок был внушительный. Я вылетел в Англию, будучи твердо убежден в том, что войну мы выиграем, — задумчиво произнес Гесс, но
— Но Гитлеру следовало рассчитывать на вмешательство американцев даже еще до нападения на Польшу.
— С какой стати? Ввязываться в войну из-за какого-то там Данцига?
— Нет, в качестве необходимого шага для того, чтобы остановить оккупацию всей Европы. В конце концов, мир не мог сидеть и пассивно взирать на то, как Гитлер проглатывает одну страну за другой. Сначала мы пытались апеллировать к договорам, короче говоря, к мирным средствам, но не военным. Ему следовало также знать, что не со всеми ему удастся так быстро и беспрепятственно покончить, как с Австрией и Чехией. Вы утверждаете, что желали мира. А его вы переубедить не пытались?
После паузы Гесс медленно произнес:
— Не хотелось бы сейчас рассуждать об этом.
Вскоре после этого у него снова случился припадок судорог. Гесс некоторое время ничего не говорил, лишь постанывал от боли, потом припадок миновал. Придя в себя, Гесс поинтересовался, читал ли я отклики в прессе относительно мотивации его вылета в Англию. Я сказал, что нет, но заверил его, что непременно дам ему знать, если прочту.
Камера Шахта. Шахт пребывал в своем обычном приподнятом настроении и рассматривал свое пребывание в тюрьме как факт, который по мере сил и возможностей следовало воспринимать с юмором, всячески делая вид, что данный процесс не имеет к нему ни малейшего отношения.
— Я хотя бы пытался притормозить Гитлера, узнав о его намерениях… Геринга я считаю прирожденным преступником. Я даже видеть его не могу. Знаете, воровство иногда бывает хуже убийства. Оно свидетельствует о характере человека. Можно представить себе преступление из ревности, но воровать — это ведь такая низость!
Лицо Шахта исказила гримаса презрения.
— Расхищать ценности, захваченные на оккупированных территориях! О-о-о! Это же отвратительно. Я никогда не мог с ним общаться, мы с ним совершенно разные люди. Мне известно, что это за человек. Штрейхер, тот просто дурак. О нем и говорить не стоит. Кейтель — живое орудие в чужих руках. Поделом ему! Взять Фрича. Это был человек! И он готов был помериться силами с Гитлером по вопросу ведения захватнической войны! То, что его отправили в отставку три месяца спустя после их знаменитого спора 5 ноября 1937 года, — документальный факт.[13]
— Вы думаете, его гибель на поле боя была подстроена?
— Ни к какому другому выводу я прийти не могу, — ответил Шахт.
Далее мы говорили о торговле и Версальском договоре.
— Не забывайте, что ничего дурного в попытках, предпринятых нами вначале, не было. В конце концов, речь шла о создании основ для нашего выживания. Займы в действительности не могли служить решением наших проблем. Ради галочки вашим банкирам. Даже аншлюс Австрии был скорее финансовым бременем, а не облегчением. Они не располагали государственными средствами. Другое дело Чехия и Норвегия. Но мне только и требовалось, что торгового соглашения! Этого было вполне достаточно. Все, что мы имели в избытке, пошло бы на обмен, каждому была бы обеспечена часть выгоды. Меня всегда обвиняли в том, что я хватался за отжившую свой век меновую торговлю. А чего они, собственно, ожидали? Америка складирует свой золотой запас где-то в Кентукки. Вот что есть истинная бессмыслица! Никому от этого выгоды нет, даже правительство уже ни в чем подобном не заинтересовано.