Шрифт:
Дженет Уинтерсон
Ньютон
Это рассказ о Томе.
О Томе и его соседях.
О Томе, его соседях и соседском саде.
Перевод с английского Ольги Варшавер
– Все мои соседи - физики-классики, - говорит Том.
– Законы их движения детерминированы. Они встают в 7.15 утра и в 8.00 уходят на работу. В 10.00 домохозяйки пьют кофе. Если в обеденный перерыв, между 13.00 и 14.00, вам повстречается на улице человек, знайте: он либо врач, либо похоронный агент, либо вовсе не здешний.
– Я и сам нездешний, - добавляет Том.
–
– спрашивает Том. И сам же отвечает: - От холодного к горячему тепло не передается. И это сущая правда, потому что я никогда не видел от своих соседей ни капли тепла. Здесь, в Ньютоне, мы не очень-то разговорчивы. То есть соседи мои болтают непрерывно, они одними сплетнями и живы. Зато сам я молчу. Я - их пища.
– В чем состоит второй закон термодинамики?
– спрашивает Том.
– Все стремится к энтропии. То есть энергия существует, но употребить ее на что-то полезное нет никакой возможности. Достаточно взглянуть на моих соседей-ньютонианцев, и вы сразу со мной согласитесь.
У соседки сад полон искусственных цветов. "Так проще, - говорит она.
– И очень мило". Мужа после смерти она ламинировала, и теперь он стоит в саду перед домом, уперев руки в боки, и пристально смотрит в небо.
– В чем дело, Том?
– Она идет вдоль забора со своей стороны. Лицо ее то пропадает, то появляется вновь, как утка-мишень в тире.
– Почему бы тебе не жениться? У нас в твоем возрасте с этим проблем не было. Знакомились, женились, жили в свое удовольствие. А похотливых недотеп, вроде тебя, не водилось вовсе.
– Кого-кого?
Ее голова ныряла все чаще: соседка снимала с веревки нижнее белье и укладывала его прямо себе на бюст. Она явно хотела, чтобы я поглазел и доказал тем самым, что я похотлив. Ведь если похотлив я, то уж точно не она и никто другой из соседей. Больше одного "недотепы" на квартал не положено.
Она двинулась дальше, норовя высунуть голову тут и там, а трусы и лифчики громоздились на бюсте горой - чуть не до ушей.
– Том, нам нравилось быть обыкновенными. В те дни предметом гордости была норма.
Том-недотепа. Дом ломится от иностранных книжек в мягких обложках, сам - в вельветовых брюках. ("Ты что, против "ливайсов"?", - спрашивал сосед до того, как его ламинировали.) Все здешние мужчины носят джинсы "ливайс", в крайнем случае слаксы или штаны из плащевки с накладными карманами. Только одни упрятывают пузо под ремень, а другие свешивают поверх.
Меня тут подозревают и в гомосексуализме. Наплевать. Не важно, кто я, лишь бы кем-то быть.
– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
– спрашивала меня мама давным-давно, чуть ли не в прошлой жизни.
– Пожарником, космонавтом, разведчиком, машинистом, крутым, изобретателем, водолазом, врачом, медбратом.
– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
– спрашивал я каждый день, глядя в зеркало.
– Самим собой. Хочу быть самим собой.
А кто ты таков, Том?
В стандартную Вселенную, где все крутится по часовой стрелке, вброшен квантовый ребенок. Ну почему не каждая мать верит, что ее ребенок перевернет мир? А ведь он может. В том-то и штука. Мы страдаем в поисках Спасителя, а они рождаются сотнями каждую секунду. Посмотрите на них, на эти капсулы новой жизни. Им безразличны ваши устои и предрассудки, беды и злосчастья, им не важно, каков был мир до них. Сотворить его заново? Им это по плечу, только дайте шанс. Но мы изо всех сил растим их по своему образу и подобию: такими же трусами, как мы сами. Не дай бог, узнают, какая мощь в них заложена. Не дай бог, услышат, как поет трава. Пускай живут и умирают в Ньютоне, тик-так, тик-так, до самого смертного часа.
В дверь постучали. Я спрятал Камю в холодильник и, поскоблив матовое стекло, выглянул на улицу. И никого, разумеется, не увидел. Когда заказываешь матовые стекла, тебя не предупреждают, чем это чревато.
– Том? Том?
– Тук-тук-тук.
Соседка. Я прошаркал к двери, как был - босиком и не заправив рубашку. Ну точно, она. Волосы уложены кольцом, как венец боевой славы. А сама - во всем розовом.
– Том, я не помешала?
– Спрашивает, а сама так и шныряет глазами - куда взгляд дотянется.
– Я читал.
– Я так и думала. Говорю себе: бедняга Том, должно быть, читает. Он ничем не занят. И наверняка мне поможет. Сам знаешь, Том, каково приходится одинокой женщине. С тех пор, как ламинировали моего мужа, я едва справляюсь.
От нее пахнет женщиной: теплом, духами, невнятной угрозой. Надо быть начеку, а то и правда окажешься "недотепой". Предложу-ка ей кофе. Она вроде бы рада, но по-прежнему поглядывает на мои босые ноги и незаправленную рубашку. Ну и ладно, не в гости же пришла. Просто о чем-то попросить. Ей надо помочь по дому. Это нормально, по-соседски, а я очень хочу быть нормальным соседом.
– Приехала моя мама. Поможешь вынести ее из машины?
– Конечно! Идем!
– Не торопись. Она проделала долгий путь. Пускай немного отдохнет. Ты ведь хотел налить мне кофе?
Соседку я не люблю, но ложечка с сахаром дрожит в руке. Меня здесь много лет не видели в упор и считали изгоем, так что теперь даже простейшее общение выглядит странным.
Как делают кофе нормальные люди? И что во мне их так сильно тревожит? Ведь я чистоплотен. И у меня есть работа.
– Том, разве теперь модно держать книги в холодильнике?
В дешевых детективах встречается расхожая фраза: "Его подкинуло и развернуло винтом". Я как прочитаю - всегда смеюсь. Но, услышав вопрос, я проделал именно этот кульбит. Стоял лицом к раковине, а через секунду - уже лицом к соседке. Она протягивала мне Камю.
– Я просто доставала молоко, Том. Кто такой этот Аль-берт Ка-мью?
– Она мяукала мявом разъяренной кошки.
– Француз. Французский писатель. Не знаю, как он попал в холодильник.
– Не знаешь, как он попал в холодильник?
– повторила она, словно услышала слово Божье.