NZ /набор землянина/

Демченко Оксана Б.

— Нет. Знаете, Олер, я вряд ли втискиваюсь в статистику. На меня прицельно падает всякое дерьмо, но мне же везёт и с зонтиками — бесхозными. Как душка Саид. Или с добрыми владельцами покатых крыш — как Чаппа.

— Вы катализатор, — жутко раздражающим монотонным голосом сообщил Олер после молчания. — Редкий сорт людей. В любой инертной массе вы разбудите реакцию. Мне трудно поверить, что вас избрали дрюккели.

— Не дрюккели, а лично высокий носитель Чаппа.

— Не вижу разницы.

— У вас же нет настоящих глаз. Давно?

— Семьдесят три цикла. У меня врождённо было слабое зрение. Его

я улучшил охотно, нынешнее много совершеннее. Так выбор представлялся очевидным. Повторю вопрос. После разговора с Дэем вы не желали умереть? Ни разу?

— Нет. Но меня многие желали стукнуть тяжёлым и острым. Это нормально, так было и до разговора.

— Существо из прайда, телепат уровня, близкого к доу. Оно тоже общалось с Дэем? И тоже не желало умереть позже?

— Простите, интмайр. Мы расшатываем крепкую статистику. Но — ни фига. Гюль уже три дня имеет статус в расе пыров. Ей совершенно не до суицидов. Подаёт документы на морфинг, хочет быть пырой и плодить пырят. Морфинг ей, дело ясное, не разрешит сам Бмыг, зачем терять хоть грамм уникальности? Ну и прочее как-то уладится. В меру природно, в меру научно.

— Не понимаю. Вы говорили с ним дольше всех. Скажу прямо: я привёз его исключительно с целью повторения эксперимента. Он еще жив, но это не надолго. Он угасает. Расследование возобновлено. Вы думали, это победа? Нет, всего лишь простая игра со слабым противником, не владеющим информацией — с вами. Наивной короткоживущей. Дэй не дотянет до суда. Данные надёжны. Сожалею.

— Вы умеете сожалеть?

— Я знаю это ощущение. Оно снедает меня изнутри, постоянно. Как фантомная боль — тех, кто утратил конечности. В вашем мире так?

— Так.

— Хорошо. Мы достигли понимания. Сейчас Дэя распакуют.

Я внимательно изучила лицо Олера, которое не лицо вовсе, а просто вылепленная кем-то маска — фасад для имитации должной меры природности. Презентабельный фасад с аккуратно пристроенной вывеской типа «улыбка приветливая, версия три, открытость».

— Зеркало!

— Что? — Олер чуть не подпрыгнул в кресле. — Сима, я не понимаю вас.

— Перевожу: чтоб ты сдох, копилка летающая! — прошипела я.

— Вы не правы, — монотонно возразил этот придаток компьютера. — Я не корыстен. Власть мало волнует меня. Но положение в обществе позволяет менять само общество. Если бы вы не пытались оценивать мир так примитивно, вы могли бы заметить, что именно я выделяю средства на науку, помогаю расширять систему габов, направляю помощь отсталым расам…

— Комплекс бога, — кивнула я. — Для таких есть рубашки с длинными рукавами и комнаты с мягкими стенами. Нимб не давит на лоб?

— Давайте завершим наш эксперимент и расстанемся, — предложил Олер.

Я покосилась на Саида. Мальчик хряпал сладенькое так безмятежно, что я не дала бы за живучесть бессмертника и ломаного гроша. Протелепать Саида невозможно. Не только из-за его уникальности. Три дня мой морф предаёт подругу и старательно корчит из себя чалму. Я в шутку подумала, а Гав всерьёз реализовал. С чалмой на голове Саид — восточный принц, натурально. Но главное иное: он не слышит мысли и не транслирует, если не договорится об этом с Гавом.

По моему мнению, здоровая закрытость сознания важна для формирования личности. Кит выслушал, кивнул и три дня назад

поспорил с тётей Симой на полет до шлака и обратно: он утверждал, что наш принц взвоет и начнёт подслушивать на вторые же сутки. Саид, полагал Кит, привык к шуму и не перенесёт тишины, он настроен на внимание к чужим мыслям и почти не умеет автономно думать свои. Теперь Кит — мой должник. Потому что Саид балдеет от восторга и требует вырезать ему вообще всю телепатию. Говорит, когда в голове нет посторонних, он лучше видит людей и самого себя. И еще ему начала нравиться музыка. Сегодня мы с Китом кое-как уговорили Саида немного поподслушивать: Олер тот еще урод, надо знать, что жарится в адском мозгу интмайра. Глупо отказываться на опасной встрече от лучшего в универсуме детектора лжи…

Все, мысли отрубило: стену справа вспучило, покрытие расползлось и позволило увидеть гладкий саркофаг, немного похожий на тот, в котором имперцы сберегали настоящего тэя Альга. Только эта штуковина крупнее и гораздо… внушительнее. Без звука саркофаг выплыл к самым нашим креслам, открылся и позволил увидеть тело Дэя, плотно пристёгнутое, зажатое и обмотанное бессчётными фиксаторами.

Дело — дрянь. Кожа у Дэя белее снега, тонкая, смятая. Бумага, а не кожа. Поверх бумаги — пепел, настоящий. Или — пыль? Словно Дэй помаленьку рассыпается. Жутко.

— Он теряет до тысячной доли веса ежедневно, — кивнул Олер. — Мы не понимаем природы явления. Саркофаг герметичен, утечек нет. Но изменение веса задокументировано и не вызывает сомнений.

Кожа и кости… Я сглотнула жалость, решительно встала и прошла к саркофагу. Вся учёная камарилья не может вылечить Дэя. И не хочет! А я — хочу, но не умею. Ну и пофиг, я же очень хочу. Однажды у меня уже получалось.

Тонкий лягушачий язык Дэя вытянут и намотан на стержень — все у тюремщиков учтено, даже эта особенность заключённого. Я повозилась, не понимая принципа работы замков. Саид встал, почесал себя и морфа в области затылка, хмыкнул — и вскрыл замочек без видимого напряжения.

— Это опасно, — предупредил Олер и дал приказ креслу отодвинуться как можно дальше от саркофага, перемещаясь вокруг столика. — Не стоит трогать замки. Тем более с примитивными отмычками.

— Я готовился, — огрызнулся Саид. — Они не примитивные.

— Нет…

Вот это слово Олер просипел, впервые выражая подобие эмоций. Еще бы. Вряд ли он хоть раз видел, чтобы лягушачий язык бесцеремонно протирали заимствованным у Павра спиртом и пихали, как иголку, в человечью вену.

Собственно, ждем. Если кровопийца теперь не узнает меня, ему и осиновый кол больше не вреден. Секунд пять я жутко боялась худшего. Затем язык перестал быть вялым, кровь пошла по нему, как по живой капельнице.

— Прямо в мозг, — глубокомысленно сообщила я полудохлому Дэю. — Мама мне говорила, на меня так должен действовать сыр. Целый год я жрала сыр и ненавидела его. Потом меня выгнали из института, и все, и хана пришла сырной диете. Сима не поумнела. Не судьба.

Пыль медленно поднялась с бумажной кожи, делаясь похожей на перламутр с крыльев бабочки — она чуть мерцала, кружилась в неощутимом ветерке и снова впитывалась в кожу, отдавая ей сияние и цвет. Конечно, здоровяком Дэй с нескольких глотков не стал. Но теперь он хотя бы не белый, а трупно-серый.