О бедном гусаре замолвите слово
Шрифт:
Артюхов вышел.
Корнет приблизился к Бубенцову, щелкнул каблуками:
– Господин карбонарий, хочу сделать признание!
Испуг промелькнул в глазах Бубенцова. Мерзляев насторожился. Писарь обмакнул перо в чернильницу.
– Милостивый государь, прошу руки вашей несравненной дочери. Потому что не мыслю жизнь без нее! Потому что обожаю!
Бубенцов онемел.
Писарь спросил у Мерзляева:
– Записывать?
– Пиши, – махнул рукой Мерзляев. – Бумага все стерпит…
Писарь поскрипел пером и повернулся к Бубенцову, ожидая ответа.
– Спасибо, господин корнет, – растроганно сказал Бубенцов. – Если Настя согласна, разве я могу быть против? Благословляю!
Артюхов ввел Настю.
– Сударыня, – обратился к ней Мерзляев, – помогите. Дело в том, что эти два близких вам человека просто сбрендили. Ваш отец добровольно признался, что он крупный деятель тайного антиправительственного общества. Корнет подтверждает, что вашего отца отбили его так называемые сподвижники. Так вот, я вас спрашиваю, кто ваш отец – актер или бунтовщик?
– Конечно, актер, – поспешила ответить Настя.
– Фу, – с облегчением вздохнул Мерзляев. – Наконец-то нашелся один разумный человек. – Что вы на это скажете, господин отец?
– По-вашему, актер не может быть бунтовщиком? – Бубенцов упрямо стоял на своем. – Театр – это ремесло, а бунт – призвание!
Настя обомлела.
– Видите, с какой настойчивостью Афанасий Петрович хочет сделать вас сиротой? Я-то считаю, что вашего отца отпустил Плетнев. Умоляю, скажите правду.
Настя перевела взгляд с отца на жениха.
– Хорошо! Скажу правду! – Голос Насти дрогнул. – Во всем виновата я.
Писарь уронил перо. Мерзляев, Бубенцов и Плетнев уставились на Настю.
– Да я! И нечего на меня пялить глаза! – Настю охватило вдохновение, она была достойной дочерью и не менее достойной невестой. – Я наняла пятерых разбойников. Они налетели и освободили отца, которого безвинно везли на расстрел! И я была в отряде… в мужском костюме… в черной полумаске…
– Неправда! – закричал Бубенцов.
– Не было ее там! – подтвердил Плетнев.
– Не слушайте их! – упорствовала Настя. – Я, Настасья Бубенцова, организовала нападение. Пишите!
– Заносить в дело? – спросил писарь.
– Ты что? – остановил его Мерзляев. – Над нами весь департамент хохотать будет…
– Пишите, я требую! – крикнула Настя.
– Сударыня, умоляю, только не утверждайте, что это вы так отдубасили своего жениха! – отмахнулся Мерзляев. – И вообще… Хватит… Мне эта игра в благородство осточертела. Нет благородных людей в России. Не доросли. Рылом не вышли… Черт с вами! Доведем наш спектакль до конца. Вы, молодые люди, свободны. Вам можно позавидовать, впереди у вас медовый месяц… А ты, Афанасий, приготовься к большой ложке дегтя! Руководитель тайного антиправительственного заговора – это, брат, дело серьезное…
– Да какой он руководитель! – вмешалась Настя, но Мерзляев резко прервал ее:
– Слово не воробей, сударыня! Что сказано, то сказано! А что сказано, то записано. – Мерзляев подошел к окну и задумчиво посмотрел на улицу.
За окном шумела улица, мчались экипажи, скакали верховые, гуляла публика, торговцы предлагали свой товар – одним словом, Губернск жил обычной жизнью.
– Эх, дурь наша российская! – вздохнул Мерзляев. – Понимаю, когда самозванец – на трон, но самозванец на плаху? Получилось, как у Александра Сергеевича: «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца: тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца»!
Артюхов подошел к столу, взял у писаря допросные листы, стал их сшивать.
– Какого мертвеца?! – первой опомнилась Настя. – Не имеете права!
– Беззаконие! – крикнул Плетнев. – Я не позволю!
– Как это? За что? Как же так, не разобравшись… – До Бубенцова только сейчас дошло, что его ожидает. – Произвол! Артюхов… Егорыч, погоди, что ты делаешь? Дело-то белыми нитками шито!
– Суровыми, братец, – сладострастно сказал Артюхов, перекусывая нитку, – суровыми…
В парке губернаторского дворца были накрыты праздничные столы. Нарядная публика – весь цвет Губернска – собралась для торжественных проводов гусарского полка. На специально сооруженном помосте играл военный оркестр. Лакеи разносили вина.
За ломберными столиками шли карточные баталии. Парочки танцевали модный для того времени падеграс.
Светило солнце. Погода и вино способствовали хорошему настроению собравшихся, хотя скорая разлука с любимцами города накладывала на весь этот красочный пикник некий налет грусти.
– Господа! Друзья мои! – Губернатор поднялся из-за стола с бокалом шампанского. Рядом сидела его супруга, за которой галантно ухаживал полковник. – Господа! Сегодня у нас у всех радостный день…
– Печальный, – тихо поправила его губернаторша.
– Да… Радостный и даже печальный, – привычно подхватил губернатор. – Мы прощаемся с нашими доблестными воинами. Они заняли наш город и наши сердца без единого выстрела. Они разбудили нашу сонную провинциальную жизнь… Они… Они… – Он беспомощно посмотрел на губернаторшу, ожидая подсказки.
– Оставили неизгладимый след, – подсказала губернаторша и нежно улыбнулась полковнику.
– Оставили неизгладимый след! – обрадованно подхватил губернатор. – И мы все, и наши жены, и наши дети…
– Будущие! – озорно подсказал сидевший неподалеку, рядом с привлекательной молодой помещицей, Симпомпончик.
– Разумеется, будущие! – подхватил губернатор, но тут же был остановлен негодующим возгласом супруги: «Же ман си па, Алексис!» (Что означало в переводе с французского: «Не пори ерунду, Алексей!») – Одним словом, вы поняли чувства, переполняющие меня!.. Поэтому позвольте от имени всех – ур-ра!
За столами грянули «ура!», зазвенели бокалы.
Оркестр заиграл нечто бравурное.