О бедном гусаре замолвите слово
Шрифт:
– Шпик поганый! Ребята-то все отменные, что он к ним прицепился? – И уже строгим голосом отдал приказ адъютанту. – Свиридова, Баташова… – заглянул в бумагу, – Лыткина… Симпомпончика… и корнета Плетнева – ко мне. Срочно!
Через секунду все пятеро гусаров остановили своих разгоряченных лошадей перед Покровским.
– Гусары… Значит, так… – нерешительно начал полковник. – Получено важное задание… В общем, завтра, в шесть утра… Как бы это лучше выразиться… – Полковник путался и от этого мрачнел еще больше. – А ну-ка, раз-зой-дись!
Гусары,
– Ко мне! – гаркнул вновь Покровский, и гусары покорно вернулись. – Ну вот что, ребята. Мы с вами не на танцах, а вы – не кисейные барышни. Завтра на рассвете поступите в распоряжение жандармского штабс-офицера Мерзляева, а он вам скажет, что надо будет делать… Разойдись!
Никто из гусаров не тронулся с места. Пять пар глаз вопросительно уставились на полковника.
– Дело, значит, такое… – Полковника бесила роль, которую он вынужден был играть. – Завтра на рассвете по приговору… ну, в общем, шлепнете опасного бунтовщика… Или, может, и не бунтовщика, а наоборот… – И неожиданно рассвирепел: – В общем, кого скажут, того и шлепнете! Раз-зойдись!
Гусары не тронулись с места.
– Значит, на палаческое дело? – тихо спросил Плетнев.
– Нас почему выбрали? – спросил Симпомпончик.
– Что? Это они вас выбрали! – Полковник помахал бумагой с предписанием. – Вот тут… ваши фамилии. Болтать меньше надо. Распустили языки, шуточки разные крамольные… В общем, приказы не обсуждать! Разойдись!
Гусары повернули коней. Плетнев посмотрел исподлобья на командира и вдруг спросил:
– Разрешите продолжать учения, господин полковник?
– Продолжай! – ответил командир.
И в ту же секунду Плетнев, хлестнув коня, стремительно повел его на препятствие. Разгон. Прыжок. И на полном скаку Плетнев вылетел из седла, его тело описало замысловатую параболу и с размаху шлепнулось на крышу курятника. Крыша рухнула, в образовавшуюся дыру с громким кудахтаньем вылетели куры…
Над лежащим Плетневым склонились гусары. Сюда же подбежал взволнованный полковник Покровский.
– Лешка, ты живой? – испуганно спросил Симпомпончик.
– Живой, – довольно бодро ответил Плетнев, – но весь переломанный… – И поспешно добавил, обращаясь к полковнику: – Иван Антонович! Завтра в дело употреблен быть не могу!
– Понятно! – Полковник оглядел Плетнева. – А ну, все отсюда! Я его сейчас быстро вылечу!
– Иван Антонович, – испуганно предупредил Плетнев, – я весь переломанный.
– Пока еще нет! – угрожающе произнес полковник. – Ты что ж, симулировать?! Приказ не выполнять?!
– Приказ-то больно подлый, – заметил Плетнев.
– Что?! – побагровел полковник. – Или ты на самом деле вольнодумцем заделался, якобинцам продался?! Собственные мысли заимел?
– Откуда, Иван Антонович! Я бы этих бунтовщиков всех порешил бы, но в честном бою!
– Кретин! Тебе скоро должны эполеты поручика вернуть! У тебя вся жизнь впереди, а ты ее мараешь… Я за тебя поручился, слово дал… Потому что сыном считаю. Я память отца твоего, друга незабвенного, чту!. Он на руках у меня умирал, просил: Ваня! Лешку моего не бросай! Человека из него сделай!» А ты…а ты… – И по мужественному лицу полковника, как и положено его званию, скатилась скупая слеза.
– Иван Антонович… – Плетнев был потрясен, впервые в жизни увидев слезы на лице командира. – Да вы что? Да я ради вас… Ну простите, ради бога, дурака. Не домыслил! Действительно, зачем мне жизнь молодую ломать? Да я его завтра как комара хлопну!
Полковник сокрушенно покачал головой и задумался.
По сравнению с заведением мадам Жозефины тюремное заведение выглядело более пристойным, но здешняя тишина, деловитость и строгая пустота пугали Настеньку куда больше.
Бледная от страха, она шла по унылому тюремному коридору, а сзади нее хромал на костылях Артюхов, подсказывая путь:
– Налево, сударыня. А сейчас соблаговолите направо. А вот и дверь заветная. Тут вас господин штабс-капитан и примет. Кстати, барышня, если уж хотите помочь папаше, то постарайтесь понравиться господину Мерзляеву…
– Я постараюсь, – робко ответила Настенька.
– Если он на чем настаивать будет, не кочевряжьтесь.
– Вы что это – в дурном смысле? – вспыхнула Настенька.
— В нем! – как отрезал Артюхов.
– Да вы что? Я – порядочная девушка…
– Поэтому и говорю – не кочевряжьтесь! Прошу! – Артюхов распахнул дверь и впустил запуганную Настеньку в кабинет начальника тюрьмы.
За время хозяйничанья в нем Мерзляева кабинет несколько похорошел: на окнах появились занавески, в вазах стояли цветы, клетки с говорящими попугаями были заменены на аквариум с молчащими рыбками. А в центре комнаты стоял стол, накрытый на две персоны. Горлышко бутылки с шампанским зеленело в ведерке со льдом. В кабинете никого не было, и Настенька робко присела на краешек стоявшего в углу стула. Неожиданно послышалась нежная музыка. Распахнулась дверь, и два жандарма, пыхтя, втащили широкий диван.
Настеньку передернуло.
– Тут, что ль, ставить? – спросил один жандарм у другого.
– А кто его знает, где он предпочитает… Давай тут! – Жандармы прислонили диван к стене и, не обращая никакого внимания на просительницу, удалились.
(Настала пора появиться хозяину кабинета, и он появился. До сих пор нам было недосуг описать внешность господина Мерзляева, а она того стоила: правильные черты лица, красивые серые глаза, гордый орлиный нос, волнистые волосы, стройная фигура – одним словом, он был весьма недурен собой, разрази его гром. Общеизвестная поговорка «Бог шельму метит» в данном случае не годилась, что свидетельствовало о том, что Бог и третье отделение смотрели на подбор кадров по-разному.)