О бедной сиротке замолвите слово
Шрифт:
Когда-нибудь я куплю себе квартиру.
Она будет небольшой и светлой, в новом доме, чтобы не осталось в стенах и тени чужих воспоминаний. Я повешу на окна полупрозрачный тюль – исключительно для красоты.
– …И ты полагаешь хорошей идеей притащить ее сюда? – Женщина в светлом брючном костюме не скрывала своего недовольства.
– Это мой долг, Амелия.
Вот, значит, какова она, новая папенькина любовь. Хотя, может, я и предвзята, но любовью здесь и не пахнет.
А она хороша.
Высокая. Статная. Светловолосая, причем или натуральная
Длинная шея.
Нить жемчуга. И такая же – на руке, что нервно терзает салфетку. Но сдается, что с куда большим удовольствием наманикюренные эти пальчики вцепились бы мне в горло.
– Твой долг? – она вскочила и прошлась по комнате, взмахнула рукой, и шелковый рукав скользнул по безделушкам на полке. – Твой долг состоит в том, чтобы позаботиться о дочерях…
– Она тоже моя дочь.
– Мило, что ты вспомнил, – я развалилась в кресле, не делая попытки соответствовать месту и компании.
– Боги, – трепетные пальцы прижались к вискам, и на мизинчике блеснуло золотое колечко. – Слухи пойдут… что станет с нашей репутацией… девочки… Мелисса…
Ага, то есть у меня имеется не только очаровательная мачеха, но и пара сестриц. Я поерзала, пытаясь отрешиться от нехороших ассоциаций.
Золушки в себе не ощущала.
– …Ее брак…
– О браке пока речи не идет, – отец поднялся. – Маргарита остается. Позже мы решим, что с ней делать.
А вот это мне совсем не нравится.
В каком смысле, решат? Мне казалось, что все более-менее ясно: меня обучат и пинком выпроводят в прекрасное светлое будущее, разорвав тем самым всякие связи.
– Мне пора. Позаботься о ней.
Интересно, его по голове не били? Оставить незаконнорожденную дочь на попечение законной супруги? Или он надеется, что Амелия мне яду плеснет, тем самым раз и навсегда решив проблему?
Она открыла рот.
И закрыла.
И молчала долго. Я тоже с разговорами не спешила, но, поставив на колени рюкзак, откопала булочку. Помялась? Ничего страшного. Йогурт тоже пришелся весьма кстати.
– Твой наряд отвратителен.
– Ага, – я шумно отхлебнула из бутылки.
– И манеры…
– А то…
Интересно, она просто пар выпускает или и вправду надеется выбить меня из колеи?
– Необходимость… заниматься тобой не доставит мне ни малейшего удовольствия. – Амелия разглядывала меня, не скрывая раздражения.
Но…
Было что-то еще, помимо гнева.
И обиды.
Страх? Страх острый, как железная стружка, и привкус оставляет металлический. И главное, что как ни скрывай его, а все одно выберется, выдаст.
– Я не напрашивалась, – говорить с набитым ртом не слишком удобно, но…
Я же дикая.
И дурно воспитанная. И вообще дочь наркоманки, которая всенепременно пойдет проторенной дорогой и если еще не стала шалавой, то всенепременно станет.
Знаю.
Проходили.
Амелия поморщилась и, взяв со столика фарфоровый колокольчик, потрясла им. Минуты не прошло, как в комнате появилась квадратная тетка самого мрачного вида, и дело было отнюдь не в черном платье ее, которое и белый фартук не оживлял, но в выражении лица.
Поджатые губы.
Прищуренные глаза.
И плохо скрытая ненависть, причем отнюдь не к Амелии.
– Софра, – наманикюренный пальчик указал на меня, – проводи Маргариту в… желтую спальню.
Задумчивый взгляд.
Постукивание по столу.
– Озаботься ее гардеробом… что-то простое и более подходящее для юной девицы, нежели это…
Чем ей мои джинсы не угодили? Слегка потертые, но ведь чистые. А кроссовки… какие были на распродаже, такие и взяла. Меня саму розовый цвет и стразики выбешивают, но не признаваться же в этом.
– И покормите ее.
Что ж, если голодом морить не станут, уже хорошо.
Поселили меня на третьем этаже, в самом дальнем уголке дома, что и понятно. Комнатушка была угловой, тесной и довольно-таки мрачноватой. Желтая?
Вероятно, когда-то обои и вправду были желты, но давно… ныне цвет их, уныло-серый, вполне гармонировал с болотным оттенком занавесей.
Кровать.
Комод.
Шкаф на резных ножках и при короне.
Столик.
Крохотная ванная комната, но с ванной и горячей водой, что само по себе несколько примиряло с обстоятельствами. Узкое окно, в которое и кошка не пролезет. А главное, тяжелая дубовая дверь. Ее заботливая Софра заперла на ключ, не иначе, от беспокойства, что я с непривычки заблужусь в этом чудесном доме. Я подергала дверь, убеждаясь, что заперта она надежно, сунула палец в замочную скважину и хмыкнула: защита от дураков.
Позже.
Мало ли, вдруг да Софра или еще кто наблюдают за бедною сироткой? Пусть видят, что та тиха, мила и растерянна… подавлена даже. И вообще…
Я подергала дверцы шкафа. Внутри было пусто и пыльно, как и в комоде. Похоже, здесь если и убирались, то в прошлом столетии. Ладно, мне не привыкать, сама порядок наведу.
Если сочту нужным.
Все же не давала мне покоя та папенькина фраза. Чудилось в ней что-то этакое, недоброе, а чутью своему я привыкла доверять. А значит… значит, вечером прогуляемся, послушаем, о чем говорят, пока же…
Софра отсутствовала недолго.
Явилась с парой платьев столь унылого вида, что становилось ясно: подбирала она их долго, тщательно и согласно невысказанному пожеланию хозяйки.
– Переоденься… – Платья кинули на кровать и, скривившись, добавили: – Не позорь род.
Платье на мне сидело… как на пугале и сидело. В груди тесновато, на талии болтается, и тонкий поясок лишь подчеркивает несуразность этого наряда.
Темная жесткая ткань.
Накрахмаленный воротничок. Кружевные манжеты. И два ряда пуговиц на лифе. Сомнительного пошиба красота, но я в принципе существо неприхотливое.