О большой стратегии

Гэддис Джон Льюис

IV

Критерием хорошей теории является ее способность объяснять прошлое – ведь только при этом условии мы можем доверять ее возможным выводам о будущем. Однако «прошлое» Тетлока составляло полтора десятилетия, в течение которых он проводил свой эксперимент. Геродот нам дает возможность применить заключения Тетлока – правда, без такого аккуратного учета ограничивающих условий – к эпохе, весьма далекой от нашей. Несмотря на расстояние, они на удивление хорошо работают.

Переправившись через Геллеспонт, Ксеркс начал свое продвижение, уверенный в том, что размеры его армии и великолепие его свиты сделают сопротивление бесполезным: «даже если бы все греки и, более того, все люди, живущие в западных странах, собрались вместе, они не смогли бы сразиться со мной». Пока Ксеркс двигался через Фракию, Македонию и Фессалию, все вроде бы шло по плану, хотя продвижение неизбежно было очень медленным.

Его армия была столь велика, что выпивала целые

реки и озера до того, как все ее части переправлялись на другой берег. Львы (все еще многочисленные в этой местности) распробовали верблюдов, на которых везли припасы. И даже покладистые греки были просто не в состоянии удовлетворить кулинарные запросы Ксеркса: один из них принес благодарность богам за то, что царь обедает лишь один раз в день, потому что, если бы от его города потребовали обеспечить столь же обильный завтрак, как и обед, который требовал Ксеркс, его жителям осталось бы или бежать, или быть «стертыми в пыль, испытав то, что еще не выпадало на долю ни одного народа на земле» [18] .

18

Herodotus, VII:101, 108–26, p. 502, 505–10.

Ксерксу также было не под силу и выровнять весь рельеф. Чтобы попасть в Аттику, персам нужно было пройти через узкий Фермопильский проход, и именно там спартанцы Леонида – намного меньший по численности и наскоро собранный отряд – задержали его армию на несколько дней. Ни сам Леонид, ни его элитные «триста спартанцев» не спаслись, но их отказ сдаться показал, что Ксеркс уже не мог добиваться задуманного одним устрашением. Тем временем шторма, поднявшиеся в конце лета на Эгейском море, утюжили корабли его флота, пока афиняне, выполняя приказ полководца Фемистокла, эвакуировали город. Это поставило Ксеркса перед той же дилеммой, перед которой оказался Наполеон в Москве в 1812 году: что делать, если ты, захватив город, нашел его уже брошенным, да еще накануне зимы?

Царь царей, действуя в своем стиле, применил новые меры устрашения. Он сжег Акрополь, а затем водрузил еще один трон еще на одном холме с видом на еще одно водное пространство и приготовился наблюдать за тем, как остатки его флота довершат его триумф. Конечно, дым, поднимавшийся от самого священного храма Афин, не добавлял боевого настроя афинским гребцам. Но это был пролив у острова Саламина, команды трирем были хорошо обучены, а дельфийский оракул обещал афинянам безопасность за «деревянными стенами», и, наверное, он имел в виду именно те стены, что умеют плавать. И на глазах у Ксеркса греки пустили на дно его флот и перебили уцелевших воинов – которых в любом случае не научили плавать. Теперь у царя не было выбора, и он вынужден был с большим опозданием последовать совету своего дяди и возвратиться домой [19] .

19

John R. Hale, Lords of the Sea: The Epic Story of the Athenian Navy and the Birth of Democracy (New York: Penguin, 2009), p. 36–39, 55–74; Barry Strauss, The Battle of Salamis: The Naval Encounter That Saved Greece – and Western Civilization (New York: Simon and Schuster, 2005).

Фемистокл ускорил отступление царя, распространив слухи о том, что следующая цель афинян – это мосты через Геллеспонт. Испуганный Ксеркс поспешил форсировать пролив в обратном направлении, бросив свои деморализованные армии на произвол судьбы. Потом греки разгромили персов при Платеях, но еще одно возмездие находчиво поручили драматургу. В трагедии Эсхила «Персы», впервые поставленной через восемь лет после битвы при Саламине, Ксеркс, в изорванной одежде, едва волоча ноги, является в собственную столицу под горестные стенания тех самых жителей, что прежде бурно славили его, и слышит слова призрака Дария, уже пристыженного ранее: «Не заносись, смертный, не к лицу тебе» [20] .

20

Aeschylus, The Persians, lines 819–20, Seth G. Benardete translation (Seth G. Benardete) (Chicago: University of Chicago Press, 1956), p. 77; Эсхил, “Персы”, в Эсхил, Трагедии, перевод С. К. Апта (Москва: Искусство, 1978), строка 820. О слухе, пущенном Фемистоклом, см.: Plutarch, Lives of the Noble Grecians and Romans, translated by John Dryden (New York: Modern Library, 1992), p. 144; Плутарх, Сравнительные жизнеописания в 3-х т., т. 1, перевод С. П. Маркиша (Москва: Издательство АН СССР, 1961), с. 157.

Геродот использовал пьесу Эсхила в своей «Истории» [21] .

Может быть, он опирался на него и тогда, когда писал о снах Ксеркса (в которых ему является если не призрак, то по крайней мере дух Дария), которые вообще побудили его идти к Геллеспонту? Мы не можем знать это наверняка: духи – весьма туманная материя. И все же забавно вообразить себе, как эта тень, чьей бы она ни была, воспользовалась своими сверхъестественными способностями, чтобы заглянуть в будущее и услышать, а затем вернуться и передать безутешному царю царей предостережение профессора Тетлока о том, как часто «лисы» оказываются правы, а «ежи» остаются в дураках.

21

Victor Parker, “Herodotus’ Use of Aeschylus’ Persae as a Source for the Battle of Salamis,” Symbolae Osloenses: Norwegian Journal of Greek and Latin Studies, 82:1, 2–29.

V

Вторжение Ксеркса в Грецию – это ранний, но очень наглядный исторический пример «ежового» поведения. Быть царем царей что-нибудь да значило: если Ксеркс смог собрать величайшую в истории армию, обратив воду Геллеспонта в твердь, а сушу на полуострове Афон в воду, то было ли вообще на свете что-то, что было бы ему не под силу? Почему бы после покорения Греции не захватить всю Европу? Почему бы даже, как он спросил себя однажды, не построить «Персидскую империю до самого Зевсова неба»? [22]

22

Herodotus, VII: 8, p. 469.

Но Ксерксу не удалось, как это обычно случается с «ежами», правильно соотнести цели и средства. Поскольку цели существуют лишь в воображении, они могут быть бесконечно разнообразны: почему бы, например, не водрузить трон с прекрасным видом на Землю прямо на Луне? Средства же до обидного конечны: это реальные войска на суше, корабли на море и матросы для этих кораблей. Чтобы чего-то добиться, нужно соединять цели со средствами. Но их никогда нельзя путать.

Ксеркс считал, что его возможности могут быть ограничены только его устремлениями. Он надеялся на лучшее, полагая, что оно же будет и худшим. Он жил только настоящим, отрезая себя от прошлого, где живет опыт, и от будущего, где прячутся неожиданности [23] . Если бы Ксеркс улавливал эти различия, он бы понял, что его армия и флот просто-напросто не могли доставить все необходимое даже для того, чтобы только начать его вторжение в Грецию. Если бы царь не сумел уговорить тех, кого он завоевывал, снабжать его армию (что было непросто), его войско скоро начало бы страдать от голода, жажды или усталости (даже если бы его самого это не коснулось). Сопротивление немногих, как при Фермопилах, поколебало бы уверенность многих. К тому же близилась зима.

23

Это хорошо видно из свежих примеров, которые приводятся в: Victor Davis Hanson, The Savior Generals: How Five Great Commanders Saved Wars That Were Lost – from Ancient Greece to Iraq (New York: Bloomsbury Press, 2013), p. 11.

Но и в том, чтобы следовать советам «лисы» Артабана, были свои риски. Он мог предупредить Ксеркса, что ожидает его на другом берегу Геллеспонта: выпиваемых реках, голодных львах, внезапных штормах, озлобленных местных жителях, неистовых бойцах, загадочных предсказаниях, яростных гребцах и тех, кто утонет, не умея плавать: поскольку причины всего этого были постижимы, их следствия были предсказуемы. Но только о частностях, поскольку даже самый внимательный наблюдатель не может предвидеть, как они повлияют на ситуацию в совокупности. Действуя совместно, малые вещи могут давать непредсказуемо большие результаты – и все же лидеры не могут позволить неопределенности парализовать себя. Они должны казаться знающими, что делают, даже если это не так.

Ксеркс довел этот принцип до беспощадной крайности. Когда лидиец Пифий дал царю все войско и всю казну, которые тот потребовал для своего похода, кроме своего старшего сына, которого просил оставить при нем, Ксеркс нашел незабываемый способ продемонстрировать твердость своих намерений: он велел рассечь юношу пополам, а затем приказал своей армии пройти между окровавленными половинами его тела [24] . Это не оставило сомнений касательно решимости Ксеркса, но эта (в буквальном смысле слова) красная черта отрезала ему путь обратно. Теперь он едва ли смог бы передумать, даже если бы захотел.

24

Herodotus, VII: 38–39, p. 483–84.