О былом. Рассказы
Шрифт:
Все еще словно не веря тому, что за минуту перед этим полный сил юноша лежал перед нами холодным трупом, мы с проводником, осторожно подняв Бенедиктова, понесли его в город в гостиницу.
Приглашенный врач подтвердил нам смерть моего приятеля.
Мне было жалко его, как постоянного спутника и товарища, но горе в молодые годы забывчиво и я скоро забыл о земляке, скрасившем первые месяцы моего скучного пребывания в Англии. Была ли здесь случайность, отомстил ли сорванный цветок за себя, — решить невозможно, это вне наших понятий, хотя вы, люди новейшей формации, несомненно улыбнетесь на это. Сохранившийся у меня цветок до сих пор приносил мне только
— Вот, посмотрите, — продолжал хозяин, доставая из письменного стола коробку со стеклянной крышкою.
Совершенно высохший цветок лежал в коробке. Цвет его, цвет человеческой крови, — сохранился превосходно.
— Вот и вся моя история, — заключил хозяин, пряча снова в письменный стол коробку с цветком. — Рассказанный вам мною эпизод юных лет, хотя может быть и мало интересен, но справедлив.
Гости прихлебнули из чашек ароматный кофе и молча согласились с Максимом Ермолаевичем.
1899
Г. Г. Северцов (Г. Полилов) Портрет
Жанни стояла на выступе скалы, весело смеясь. Справа на нее глядело бирюзовое зеркало озера Комо, налево — чуть синела полоска озера Лекко; прямо перед нею вилась пыльная дорога, спускаясь за предгорья между двумя непрерывно тянувшимися вдоль неё белыми стенами; вдали виднелись изящные виллы и дворцы Белладжио, а над нею высились, все поднимаясь, уходя вершинами в небо, горы, между которыми Merde di Gatto отливала изумрудною зеленью. Далеко на горизонте, по правой стороне Комо, за местечком Колико, серебрились снежные вершины Альпов.** Теплый, но в то же время редкий воздух предгорья приятно щекотал молодую девушку, невольно заставляя подыматься её ещё не вполне сформировавшуюся грудь, вдыхавшую аромат ранних цветов на склонах гор и цветущих плодовых деревьев.
Жанни имела причину смеяться: зоркие глаза девушки уже давно заметили на дороге мужскую фигуру, как-то лениво-изнывающе подымавшуюся на горы.
— Это он, наверно он, кузен Тито, — вскрикнула Жанни, еще раз пристально вглядываясь в идущего. — Ну, уж и лениво же он идет, точно кто его сзади удерживает. Тито, Титино! — закричала Жанни и захлопала в ладоши, хотя едва ли кузен мог расслышать ее возглас: расстояние было чересчур велико.
Жанни, круглая сирота, недавно еще лишившаяся матери, унаследовала от нее остерию [1] на предгорье, небольшой домик и чудный фруктовый сад с виноградником, приносившим недурной доход владелице. Сад этот еще был насажен дедушкой Жанни, старым Титом Маттеи, одним из гарибальдийских ветеранов. Жанни только что исполнилось семнадцать лет, как она осталась одинокою и владелицей остерии и сада. Старуха, мать ее, запасливая и хлопотливая хозяйка, оставила ей полную кантину [2] вина, из своего и покупного винограда. Опекунами молодой девушки явились брат ее матери, Туллио Ферручио, старый лесной сторож из горной деревушки, лежавшей в расстоянии часа ходьбы от остерии, на вершине горы, и местный деревенский брадобрей, очень уж древний, Циприано Баркузо. Последний частенько навещал кабачок своей опекаемой, и несмотря на ее отказы от денег, постоянно уплачивал ей за выпитое им вино и съеденный сыр. Вообще дела остерии по смерти старой Мариэтты нисколько не ухудшились, а напротив шли даже лучше; лицо молоденькой девушки привлекало массу посетителей.
Жанни, в своей ярко-красной юбке, черном бархатном спенсере [3], с веткой яблочного цвета в иссиня-черных волосах, выглядела очень хорошенькою. Неправильные черты лица северной итальянки сглаживались ее небольшою, но изящною фигурою; черные, большие глаза украшали ее загорелое личико. Кузен ее Тито, которого она в настоящую минуту поджидала, был сын ее дяди-опекуна Туллио Ферручио. Он, по ремеслу каменщик, работал постоянно в Белладжио или Каденабии, и только по праздникам отправлялся к отцу в его горную деревушку, но редко попадал туда раньше позднего вечера, предпочитая остерию своей кузины Жанни беседе с суровым горцем-отцом.
Последствия оказались такими, какими их все соседи и ждали. Молодые люди полюбили друг друга, и так как никаких препятствий к браку не было, то они и решили обвенчаться в начале осени, когда истекал год со дня смерти старой Мариэтты. Женившись, Тито должен был кинуть свое ремесло каменщика и стать хозяином остерии: молодая хозяйка была крайне неопытна, да и пребывание целыми днями среди охмелевших людей было для нее не особенно приятно.
Тито все ближе и ближе подходил к остерии. Вот уже Жанни рассмотрела его, всю побелевшую от известки, синюю блузу и низенькую мягкую шляпу; спустя немного времени и сам он, легко перепрыгивая через ложбинки, добрался до стоявшей все еще на выступе скалы и ожидавшей его прихода Жанни.
— Добрый день, малютка! — весело приветствовал каменщик свою невесту.
— Будь здоров, Тито, — звонко прозвучал ответ девушки, протянувшей пришедшему руку. — Что так поздно?
— Дело было в городе, Жанни, — серьезно ответил Тито, — и… хорошее дело…
— Опять, что ли, англичанина замуровывали? — шутливо спросила девушка, намекая на недавнюю выгодную работу склепа для утонувшего приезжего богатого англичанина.
— Эге! Куда лучше! — хвастливо промолвил Тито. — Приглашают ехать строить казармы в Палермо.
Веселые глазки Жанни внезапно потухли.
— И ты… поедешь, Тито? — спросила она нерешительно.
— Эге, отчего не ехать! Ведь пять франков в день платят, проезд ихний, да всего только до первого сентября. К нашей свадьбе я тут как тут.
Но Жанни продолжала глядеть невесело, на глазах ее заблестели слезы.
— Ну, чего ездить, — сказала она, — работал бы ты в Белладжии.
— Пустое, милая! Быстро промелькнут эти три-четыре месяца, и я снова здесь, но с хорошими деньгами, не так ли, дорогая? Ну, что же, идем, что ли, домой, ты меня напоследок полакомишь стаканчиком Асти-Туманте, а завтра с утренним пароходом я еду в Комо.
Девушка машинально повиновалась и пошла с ним вместе в остерию.
— Тито, друг, браво! — раздались нестройные голоса пирующих. — Вот молодец, что пришел! Ну, садись рядом, говори, что нового в городе?
Каменщик присел у стола, закурил трубку и начал рассказывать сенсационные городские новости, по обычаю итальянцев придавая им более густую окраску, чтобы усилить впечатление.
Тито был типичный ломбардиец; неправильные черты его лица, светлая окраска волос ясно говорили о близости Германии и помеси типа.
Довольно высокая комната, где помещалась остерия, с почерневшими балками потолка, увешанными свиными и бараньими окороками, по местному обычаю в особых мешках, и громадными фиаско [4] привозных вин, была освещена ярким летним солнцем; пучки сухих трав, собранных в горах еще покойной Мариэттою, известною по деревне знахаркою, торчали высоко в углах остерии, распространяя слабый запах тимьяна, лаванды и аниса. Два почерневших от времени стола на крестовидных подставках стояли параллельно по обеим сторонам двери. Пировавшие были местные крестьяне, по большей части занимавшиеся своими виноградниками.