О Чехове
Шрифт:
Он пошел со мной в детскую. Никакого жара у него не было.
{149} - А ты представляешь себе, как ты меня испугал?..
– Ну, прости. Сердишься?... А я все-таки без тебя жить не могу. Ну, прости. Ну, поговорим... Весь вечер без тебя...
"А я уже знала теперь, - пишет Авилова, - в первый раз, без всякого сомнения, определенно, ясно, я знала, что люблю Антона Павловича".
***
Была масленица. Одна из тех редких петербургских маслениц - без оттепели, без дождя и тумана, а мягкая, белая.
Ее
В пятницу у Лейкиных должны были собраться гости, и ее тоже пригласили. Жили Лейкины на Петербургской, в собственном доме.
Она сперва поехала в театр, кажется, на итальянскую оперу, где у Авиловых был абонемент. К Лейкиным попала довольно поздно. Ее встретила в передней Прасковья Никифоровна, нарядная, сияющая и, как всегда, чрезвычайно радушная.
– А я боялась, что вы уже не приедете, - громко заговорила она, - а было бы жаль, очень жаль. Вас ждут, - шепнула она, но так громко, что только переменился звук голоса, а не сила его.
– Я задержала? Кого? Что?
– Ждут, ждут...
..."Скоро позвали ужинать, - пишет Авилова.
– Было всего очень много: и закусок, и еды, и водки, и вин, но больше всего шума.
Антон Павлович был очень весел. Он не хохотал (он никогда не хохотал), не возвышал голоса, но {150} смешил меня неожиданными замечаниями. Вдруг он позавидовал толстым эполетам какого-то военного и стал уверять, что если бы ему такие эполеты, он был бы счастливейшим на свете.
– Как бы меня женщины любили. Влюблялись бы без числа. Я знаю.
Когда стали вставать из-за стола, он сказал:
– Я хочу проводить вас. Согласны?
Мы вышли на крыльцо целой гурьбой. Извозчики стояли рядом вдоль тротуара, и некоторые уже отъезжали с седоками, и, опасаясь, что всех разберут, я сказала Чехову, чтобы он поторопился. Тогда он быстро подошел к одним саням, уселся в них и закричал мне:
– Готово, идите.
Я подошла, но Антон Павлович сел со стороны тротуара, а мне надо было обходить вокруг саней. Я была в ротонде, руки у меня были не свободны, тем более что я под ротондой поддерживала шлейф платья, сумочку и бинокль. Ноги вязли в снегу, а сесть без помощи было очень трудно.
– Вот так кавалер, - крикнул Потапенко, отъезжая.
Кое-как, боком, я вскарабкалась. Кто-то подоткнул в сани подол моей ротонды и застегнул полость. Мы поехали.
– Что это он кричал про кавалера?
– спросил Чехов.
– Это про меня? Но какой же я кавалер? Я - доктор. А чем же я проштрафился как кавалер?
– Да кто же так делает? Даму надо посадить, устроить поудобнее, а потом уже самому сесть как придется.
– Не люблю я назидательного тона, - отозвался Антон Павлович.
– Вы похожи на старуху, когда ворчите. А вот будь на мне эполеты...
– Как? Опять эполеты?
{151} - Ну, вот. Опять сердитесь и ворчите. И все это от
– Послушайте, доктор... Я и так чуть леплюсь, а вы еще толкаете меня локтем, и я непременно вылечу.
– У вас скверный характер. Но если бы на мне были густые эполеты...
В это время он стал надевать перчатки, длинные, кожаные.
– Покажите. Дайте мне. На чем они? На байке?
– Нет, на меху. Вот.
– Где вы достали такую прелесть?
– На фабрике, около Серпухова. Завидно?
Я их надела под ротондой и сказала:
– Ничуть. Они мои.
Извозчик уже съезжал с моста.
– А куда ехать, барин?
– В Эртелев переулок!
– крикнула я.
– Это зачем? На Николаевскую.
– Нет, в Эртелев. Я вас провожу, а потом усядусь поудобнее и поеду домой.
– А я за вами, сзади саней побегу, как собака, по глубокому снегу, без перчаток. Извозчик, на Николаевскую.
– Извозчик, в Эртелев!
Извозчик потянул вожжи, и его кляча стала.
– Уж и не пойму... Куда теперь?
Поехали на Николаевскую. Я отдала перчатки.
***
...Подъезжали к Николаевской.
– Вы еще долго пробудете здесь?
– спросила я.
– Хочется еще с неделю. Надо бы нам видеться почаще, каждый день. Согласны?
{152} - Приезжайте завтра вечером ко мне, - неожиданно для самой себя предложила я.
Антон Павлович удивился.
– К вам?
Мы почему-то оба замолчали на время.
– У вас будет много гостей?
– спросил Чехов.
– Наоборот, никого. Миша на Кавказе, а без него некому у меня и бывать. Надя вечером не приходит. Будем вдвоем и будем говорить, говорить...
...Извозчик с Чеховым отъехал и стал поворачивать, описывая большой круг по пустынной широкой улице. Мы продолжали переговариваться.
– Непременно приеду, - говорил Чехов своим прекрасным низким басом, который как-то особенно звучал в просторе и тишине, в мягком зимнем воздухе.
– Хочу убедить вас писать роман. И как вы были влюблены в офицера.
– Кто это сказал?
– Вы сами. Давно. Не помните? Будете спорить?
Дверь отпирал швейцар в пальто внакидку.
– Ну, до завтра.
– Да. А вы не будете сердиться? Будете подобрее. Женщина должна быть кротка и ласкова.
Не было у меня предчувствия, что меня ждет.
***
И вот настал этот вечер.
С девяти часов я начала ждать.
У меня был приготовлен маленький холодный ужин, водка, вино, пиво, фрукты. В столовой стол был накрыт для чая. Я представила себе так: сперва я затащу Чехова в детскую. Пусть позавидует. Дети еще не будут спать, а будут ложиться, а тогда они {153} особенно прелестны. Самое веселое у них время. Потом мы пойдем пить чай. Потом перейдем в кабинет, где гораздо уютнее, чем в гостиной. Сколько необходимо сказать друг другу.