О Чехове
Шрифт:
В. Н. Бунина ниже сообщает о материалах этой книги, выходящей посмертным изданием. Особое место в ней занимают письма Л. А. Авиловой. Читатели с волнением прочтут историю любви к ней Чехова. Письма Л. А. к Ивану Алексеевичу, его суждения незаменимы для биографов и критиков. Еще более важно все другое. Надо ли говорить, как драгоценно каждое замечание о Чехове Бунина. Немало восторженных отзывов о нем было и в письмах Ивана Алексеевича ко мне. Из этих писем большая часть (сотни!) погибла в Париже летом 1940 года. Все позднейшие, разумеется, сохранились. Скажу без {17} колебания, что письма Бунина, страстные, часто гневные, полные резких отзывов о нелюбимых им людях, вообще интереснее Чеховских, - в них нет "канталупочек" и "собачек" в обращениях, нет "аутского мещанина" или "Царя
Пьесы его (Чехова) мне всегда были почти ненавистны. Ах, Толстой, Толстой! В феврале 1897 года он был в Птб. и сказал Суворину ("Дневник Суворина"): - "Чайка" Чехова вздор, ничего не стоящий... "Чайка" очень плоха... Лучшее в ней - монолог писателя, это автобиографические черты, но в драме они ни к селу, ни к городу. В "Моей жизни" Чехова герой читает столяру Островского и столяр говорит: "Все может быть, все может быть". За столяра Чехову ставлю 5 с плюсом, Толстому за все эти слова - 50 с плюсом; ведь даже это заметил и вспомнил: "Все может быть, все может быть" (письмо от 31 июля - 1 августа 1947 года). Тут Иван Алексеевич, конечно, "заострил" свою мысль, как и Толстой (Лев Николаевич сказал, что при чтении Чехова порою испытывает нечто вроде "профессиональной зависти". Кажется, он ни об одном другом писателе такого никогда не говорил.). В этой книге он высказался о "Чайке" лестно. Но Чеховских пьес вообще не любил, как и Толстой, хотя по другой причине: он говорил, что автор "Вишневого сада" не знал жизни в {18} помещичьих усадьбах. Едва ли это верно: Чехов жил в них подолгу, не один раз (например, в Бабкине, у Киселевых), да и в этом необходимости не было. Он во всяком случае знал много больше русских помещиков, чем Иван Алексеевич - американских миллионеров из Сан-Франциско или убийц-садистов вроде Соколовича из "Петлистых ушей" (а оба рассказа принадлежат у Бунина к самым замечательным). Толстому же драмы Чехова не нравились собственно потому, что в них, по его мнению, не было действия.
Этот упрек не раз делали и Бунину. В связи с упреками приведу (к сожалению, с сокращеньем) отрывок из другого его письма ко мне (от 2 сентября 1947 года): "Будущий критик удивится, прочтя мое письмо к Вам, почему Бунин "точно огорчался от вопроса, писано ли им хоть что-нибудь с натуры"? Удивится не удивится, но это так: огорчаюсь. В молодости я очень огорчался слабости своей выдумывать темы рассказов, писал больше из того, что видел, или же был так лиричен, что часто начинал какой-нибудь рассказ, а дальше не знал, во что именно включить свою лирику, сюжета не мог выдумать или выдумывал плохонький... А потом случилось нечто удивительное: воображение у меня стало развиваться "не по дням, а по часам", как говорится, выдумка стала необыкновенно легка, один Бог знает, откуда она бралась, когда я брался за перо, очень, очень часто еще совсем не зная, что выйдет из начатого рассказа, чем он кончится (а он очень часто кончался совершенно неожиданно для меня самого, каким-нибудь ловким выстрелом, какого я и не чаял) : как же мне после этого, после такой моей радости и гордости не огорчаться, когда все думают, что я пишу с такой реальностью и убедительностью только потому, что обладаю "необыкновенной памятью", что я все пишу "с натуры", то, что со мной самим {19} было, или то, что я знал, видел!" - По моему эти строки Бунина чрезвычайно важны для суждения об его творчестве, да и о творчестве вообще. Достоевский не видел, как студент убивает старуху-процентщицу. А Марсель Пруст, несмотря на свой гений, даром "выдумки" не обладал.
Чехов не дожил до лучших произведений Ивана Алексеевича. Тем больше ему чести - что так рано заметил и по достоинству оценил своего младшего годами собрата. В 1900 году (Бунину было тридцать лет) Антон Павлович подарил ему свой портрет с надписью: "Ивану Алексеевичу Бунину с восторгом и благоговением". А вот что пишет Н. Д. Телешов в своих воспоминаниях:
"Я уже знал, что Чехов очень болен, - вернее, очень плох, и решил занести ему только прощальную записку, чтобы не тревожить его. Но он велел догнать меня и воротил уже с лестницы.
"Хотя я был подготовлен к тому, что увижу, но то, что увидел, превосходило мои ожидания, самые мрачные. На диване, обложенный подушками, не то в пальто, не то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто маленький человек с узкими плечами, с узким бескровным лицом - до того был худ, изнурен и неузнаваем Антон Павлович. Никогда не поверил бы, что возможно так измениться.
"А он протягивает слабую восковую руку, на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися глазами и говорит:
"- Завтра уезжаю. Прощайте. Еду умирать".
"- Умирать еду, - настоятельно говорил он.
– Поклонитесь от меня товарищам вашим по "Среде". Скажите им, что я их помню и некоторых очень люблю... Пожелайте им от меня счастья и успехов. Больше мы не встретимся.
{20} "- А Бунину передайте, чтобы писал и писал. Из него большой писатель выйдет. Так и скажите ему от меня. Не забудьте".
Такой же ужасный вид был и у Ивана Алексеевича, когда я его видел в последний раз (вечером 4 ноября 1953 года, за три дня до его кончины). Он тоже умирал долго и мучительно. Очень сложна была - особенно в конце духовная жизнь этого необыкновенного человека, и было в ней многое, разное. Писал мне: "А чем я живу теперь "в высшем смысле слова" - об этом очень трудно говорить.
Больше всего, кажется, чувствами и мыслями о том, чему как-то ни за что не верится, что кажется чудовищно-неправдоподобным, изумительным, невозможным, а между тем дьявольски-непреложным, - о том, что я живу как какой-нибудь тот, к которому вот-вот войдут в 4 ч. 45 м. утра и скажут: "Мужайтесь, час ваш настал..."
М. Алданов
{21}
ВСТУПЛЕНИЕ В. Н. БУНИНОЙ
В 1952 году здоровье Ивана Алексеевича резко ухудшилось. Он почти не вставал с постели.
Во время предельно тяжелых страданий от удушья, - а припадки бывали помногу раз в сутки, - он, чуть ему становилось легче, снова принимался работать и над своими книгами, готовя их к "посмертному изданию", - как он говорил, - и над Чеховым.
А. П. Струве последние три года тяжелого состояния Ивана Алексеевича заботился, чтобы новинки русской литературы попадали в его руки. Стал он приносить нам и изданные в России отдельные тома "Писем А. П. Чехова", из которых Иван Алексеевич узнал много нового об Антоне Павловиче и о его родных. Узнал он и то, что Чехов писал своим родным и близким о нем:
Матери, 8 января 1901 года из Ниццы:
"Очень радуюсь, что Бунин у нас, жалею, что меня нет дома".
О. Л. Книппер, 20 февраля 1901 года из Ялты:
"Здесь Бунин, который, к счастью, у меня бывает каждый день".
Ей же, 23 февраля 1901 года, из Ялты:
"Был Бунин здесь, теперь он уехал - и я один".
Жене, 31 января 1902 года, из Ялты:
"Осенью" Бунина сделано несвободной рукой".
С. А. Найденову, приехав в Москву, 16 октября 1902 года:
"Если видаетесь с Буниным, то сообщите ему, что мне хочется повидаться с ним".
{22} А. И. Куприну, 18 октября 1902 года, из Москвы:
"Вчера был Бунин, он в меланхолическом настроении, собирается заграницу".
А. В. Амфитеатрову, 13 апреля 1904 года из Ялты:
"Пишу теперь мало, читаю много. Читаю и "Русь", которую выписываю. Сегодня читал сборник "Знания", между прочим горьковского "Человека", очень напомнившего мне проповедь молодого попа, безбородого, говорящего на о, прочел и великолепный рассказ Бунина "Чернозем". Это в самом деле превосходный рассказ, есть места просто на удивление, и я рекомендую его Вашему вниманию".