О человеках-анфибиях
Шрифт:
— Ой, мамынька! Простыл он, что ли? — завыла Ленка.
— Не-е… Вроде паренек этот говорил, что Женьку как стали к гарнизонным соревнованиям по плаванию готовить, так он из бассейна почти не вылезает. Поесть, да поспать. Скоро, говорит, в воде спать научится, и каюк! Только на каких-то прапорщиц оне и надеются, ну, которые должны скоро к ним на дирижабле прилететь.
— На чем?.. Мама! Тут и так на душе муть одна, а тут вы с какой-то бредятиной лезете!
— Ладно, не реви! Седни Макаровна придет, ее и спросим с пристрастием, куды нашего Женечку подевала! — сурово оборвала ее мать.
Но ждали они в тот день вторую Макаровну напрасно. Прождавши так впустую несколько дней, они потащились
А дела у дусика и впрямь были неважные. В зеркала он теперь не заглядывал, наощупь брился. Через неделю таких мучений, вдобавок ко всему, теща Елизавета Макаровна неожиданно загремела с гипертоническим кризом в больницу.
И еще обстановка в его родном учреждении стала напоминать растревоженный улей. Сослуживцы друг на друга смотрели с опаской, о будущем старались не говорить. Хотя именно это напрямую входило в их служебные обязанности. Причем, странное дело, все ходили какие-то недобритые, с характерными порезами на подбородке. И к партийному аскетизму неожиданно стали рвение проявлять. Завхозиха заколебалась зеркала из кабинетов выносить.
Тут еще тайком домой Женечка из института приехал погостить. Ночным барнаульским поездом по-тихому просочился. Денег взять, одежду зимнюю и продуктов из обкомовской столовки.
Поэтому совершенно они в делах этих позабыли письма тем двум дурам деревенским передавать, закрутились. Не до писем было.
И, конечно, мать с бабкой Женьки тут же начали днями торчать у сторожки, сменяя друг друга, чтобы при встрече хватать за рукава всех, включая Феньку, и требовать себе весточки. Женькина бабка настырно допытывалась на счет адреса того института, куды внука дели. А мать только терла глаза углом шерстяного платка и норовила шмыгнуть через турникет охраны с каким-то узлом, в очертаниях которого угадывались грубые мужские ботинки. Надоели, пуще горькой редьки. Лена дусикова пожалела даже, что раньше им письма сочиняла, неблагодарным. Она решила из вредности больше ничего им не писать. Вилена Рэмовна померла, хорониться больше не от кого ей было. Это Лене так казалось, конечно. Не могла она всерьез принять установку старшего поколения жить вечно.
Дусик же посчитал политически недальновидным шагом сдавать сейчас все карты, резко менять имидж. Так он дома ближним объяснил, чтобы не волновать лишний раз, не нагнетать обстановку.
За ужином сидел теперь Валентин Борисович тихо, искоса поглядывая в окно на два женских силуэта возле сторожки, мокнущих под дождем. Думы тяжкие его одолевали.
Положил он тяжелую отцовскую руку сыну на плечо и сказал: «Завтра приедешь будто бы московским поездом и сразу к этим швындрам отправишься. Бабушка тебе планчик накидала, как до них добраться. На вот, из больницы передала.»
— Да ты чо, бать, привязался в натуре? Я вообще не в курсах! Там же ни видика, ни компика, ни тачки приличной! Отдохнуть не дают! Чо я там делать-то буду? — раздраженно спросил его сын.
— Понимаю, сынок, все понимаю! Ты потерпи! О тебе ведь думаю! — со слезой в голосе уговаривал его дусик, судорожно соображая, как помочь сыну продержаться пару дней в этом змеином гнезде.
— Милицию на них натравить не помешало бы! — резко поддержала сына Елена.
— А ты, Елена Матвеевна, собирайся к сыну на присягу! К какому? К тому самому! В бета-гамме! Спецмашина за тобой завтра заедет! — взвизгнул на нее дусик. — Предать меня решили? Одному мне теперь отдуваться? А для кого я все это добывал? Для кого я все в дом тащил? За все барахло, за все шмотки сейчас ответите!
— Ну, вот, мамаши! Принимайте сына на побывку! — бодро сказал Валентин Борисович, подталкивая слегка артачившегося Женечку к растерявшимся Женькиным родительницам. В руках Женечка держал до боли знакомый дермантиновый чемоданчик, который они своими руками собирали, и курточка была ихняя, из старой японской болони котика перешитая. Поэтому Макаровна и Ленка с воем тут же повисли у Женечки на шее и потащили в квартиру за собой. Дусика дальше порога не впустили, закрыв дверь перед его носом.
Только замкнулись на защелку, давай опять Женечку обнимать, целовать… Плачут, навидаться не могут!..
И начался для Женечки сущий ад. Чесотка и Санта-Барбара вместе. Когда эти тетки в десятый раз стали рассказывать, как без его писем чуть с ума не сошли, как их в сторожке не пускали, как им ужасные сны от Жеки тридцать второго снились, Женечка вовсе заскучал и подумал, что еще немного без видака, и у него тоже катушки с роликов сойдут.
Кое-как выдержал он два дня, жрал эту картошку на подсолнечном масле, капусту эту тушеную… Нет, котлеты ничего были, которые у них бабка готовила, не хуже Фенькиных, но мясо Елена Матвеевна покупала мороженое в магазине, а не парное на рынке. Пирожки еще с яйцом Женечке понравилось, но в целом он измучился в этой обстановке бесконечного нытья про отсутствующие письма и общую нехватку денежных средств. Потом Макаровна еще тоже приставала с какими-то смешными просьбами — табурет починить, пробки поменять… Совсем ошалела старушка. Женечка сослался на общее недомогание и вежливо отказался. Макаровна сникла и больше не привязывалась к Женечке, лежавшему на старой тахте перед теликом.
Когда пришла отцовская «Волга», он пулей вылетел из этой конуры, даже не оглянувшись на два бесцветных женских лица, маячивших в дверном проеме.
Только машина с Женечкой скрылась за угол, бабка и мать Женьки, взглянув друг на друга, враз выдохнули: «Не наш это Женечка!»
Долго плакали, обнявшись, а потом решили непременно выследить, куда Женьку от них дели, да самовывозом выручать сыночка. Собрали они котомки, Ленка отпуск на работе взяла без содержания, у Эмилии Фарбрициевны денег заняли на первое время и стали выжидать подходящего момента, чтобы отправиться в путь-дорогу.
У сторожки они теперь на глазах у ворогов не маячили. Они теперь следили за логовищем дусика из ближайшей подворотни, не попадаясь в плоскость обзора восьми окон квартиры, куда сами из бабьей глупости два месяца назад проводили Женьку…
сказ пятый
ОГНЕННОЕ КРЕЩЕНИЕ
— Ну, говны собачьи, приготовьтеся! Тренировочки, мать вашу, закончились! ГТО все сдавали? Вот-вот… Сегодня все вы будете синими, как утопленники. Ефрейторы, получить синие повязки! Желтыми против вас выйдут… ой, ребятки! Только не подведите старика! Желтыми против вас сегодня выйдет подразделение пираний! Держись! Кто за что может, за то и держитесь! Может, удержитесь…
Франкенштейн снял черную пилотку и вытер вспотевший лобешник. Струхнувшие Жеки обречено повязывали друг другу синие полоски на левые предплечья. Франкенштейн, мысленно прощаясь со своим подразделением, задумчиво сказал: «Восемнадцатый! Сгоняй в пищеблок! Скажи там, чтобы Елена наша, так зать, Прекрасная сильно не надрывалась. Пускай в увольнительную сегодня идет! Скажи, что жрать не придем, наверно… А придем, так сами смесь белковую из холодильника подогреем…»