О чем молчат фигуры
Шрифт:
Когда-то, в самом начале моей шахматной карьеры, мне был преподан наглядный урок. В детских соревнованиях один из участников поставил ферзя под бой неприятельской пешки, но, поскольку его партнера не было на месте, заметив свою ошибку, взял ход назад. Я все это видел, но промолчал, когда его партнер появился. По ребячьим понятиям сказать о произошедшем значило прослыть ябедой, доносчиком. В итоге провинившийся не только выиграл эту партию, но и стал победителем турнира, опередив меня на очко. На то самое очко, которое я ему простил!
Главное правило спортивной борьбы: соперники должны быть в равных условиях. Уступая Фишеру,
И дело не только в самой уступке. Для предпочитающего одиночество Фишера ограниченное пространство привычно. Там он скрывается от внешнего мира, там чувствует себя в своей тарелке. А для общительного, любящего компанию, весьма контактного Спасского — непривычно.
Начиная с 4-й партии, матч снова проходил в зале, но в игре чемпиона мира проявился очевидный спад: он проиграл 4 партии и 2 свел вничью. Сотрудник КГБ, о котором я уже писал, считал, что подготовка Спасского к партиям прослушивается с военной базы США в Исландии, но ошибки Бориса в середине игры были никак не связаны с дебютной подготовкой. Во второй половине матча он отчаянно сопротивлялся, но смог победить только в одной партии и в конце концов уступил американцу свой титул.
Интерес к матчу Спасский — Фишер был огромным. В Рейкьявик съехались сотни журналистов и любителей шахмат со всех концов земного шара.
Были журналисты и из нашей страны, но среди них — ни одного шахматиста. Зато оказалось немало таких, кто имел весьма отдаленное понятие о шахматах. Это нередко приводило к курьезам. Так в ряде наших газет с явной издевкой сообщалось о пресс-конференции, на которой «некий пастор» от имени Фишера зачитал его заявление. И невдомек было подобным обозревателям, что этот «некто» — гроссмейстер Уильям Ломбарди, носивший тогда сан католического священника и исполнявший обязанности секунданта Фишера.
Для президента ФИДЕ этот матч явился серьезным испытанием. М. Эйве всячески способствовал его организации, справедливо полагая, что это соревнование как никакое другое вызовет колоссальный подъем интереса к шахматам во всем мире. Решая возникавшие сложные и деликатные вопросы, поскольку поведение Фишера было непредсказуемым, Эйве часто занимал далеко не нейтральную позицию. Это вызывало недовольство Спорткомитета и критику в нашей печати. Позднее с нападками на президента ФИДЕ выступили М. Ботвинник и В. Батуринский. Между тем позиция Эйве была предельно ясной — несмотря ни на что, американцу надо дать возможность сыграть матч за высший шахматный титул. Этого жаждали любители шахмат во всем мире, в том числе и в нашей стране, но отнюдь не советское руководство.
В своей книге «Страницы шахматной жизни» Батуринский вспоминает мрачную шутку тогдашнего министра внутренних дел СССР Н. Щелокова:
— Как же вы отдали корону американцу. Я бы арестовал всех, кто был со Спасским в Рейкьявике!
Не могу не рассказать об одной встрече, связанной с матчем Спасский — Фишер лишь косвенно. Примерно в середине соревнования, когда Фишер уже захватил лидерство, я получил письмо. Оно начиналось так: «Пишет вам знаменитый гипнотизер».
Далее автор письма предлагал помочь Спасскому выиграть матч при условии, что после победы его способности «будут выставлены на торгах в Париже». Вскоре «знаменитый гипнотизер» меня посетил. Он оказался невысоким
— Сам я верю в ваши исключительные способности, но такие вопросы решает начальство, а ему нужны убедительные доказательства, — объяснил я ему.
— Какие еще убедительные доказательства? — воскликнул он. — Я заставил Рузвельта подписать договор о лендлизе, помог выиграть вторую мировую войну! Что еще надо?
Впрочем, расстались мы мирно…
Кто встретится с Фишером
Поединком в Рейкьявике закончился очередной трехлетний цикл соревнований на первенство мира, и в том же 1972 году прошли зональные турниры нового цикла. Среди тех, кто завоевал право участвовать в межзональных соревнованиях, был трехкратный чемпион страны Леонид Штейн. Ранее ему фатально не везло. Он три раза делил выходящие места, но либо по дополнительным показателям, либо из-за дискриминационного правила, касающегося шахматистов одной страны, каждый раз не попадал в число претендентов на высший шахматный титул. В этом цикле впервые должны были состояться два межзональных турнира (раньше был только один), в Ленинграде и Петрополисе (Бразилия). Штейну определили играть в Бразилии. В Киеве, где он тогда проживал, ему заранее сделали требовавшуюся прививку от холеры и тропической лихорадки, после чего он выехал в Москву. Ему предстояло лететь в Англию: в составе сборной СССР играть в командном первенстве Европы.
Утром к гостинице «Россия» подошел автобус, на котором наша команда отправлялась в аэропорт. Все были в сборе, не хватало только Штейна. Сотрудник Спорткомитета отправился на его поиски. В номере гостиницы его не оказалось, в кафе — тоже. Бездыханное тело гроссмейстера лежало в медпункте. Как объяснила медсестра, Леонид пришел к ней с жалобой на сильную боль в области сердца. Она сделала ему укол. Через несколько минут он захрипел и скончался. Позднее врачи констатировали инфаркт миокарда. Так неожиданно ушел из жизни один из выдающихся советских шахматистов.
Межзональный турнир в Петрополисе закончился победой бразильца Энрике Мекинга, второе — четвертое места разделили Ефим Геллер, Лев Полугаевский и Лайош Портиш. А в претенденты выходили лишь трое. Один оказывался лишним. В проведенном несколько позднее тройном матч-турнире этим лишним остался Геллер.
Несколько ранее в Ленинграде состоялся первый межзональный турнир. В нем победу разделили Анатолий Карпов и Виктор Корчной. Третьим был американец Роберт Бирн. Шестерке «межзональщиков» вместе с экс-чемпионами мира Спасским и Петросяном предстояло выяснить, кто из них получит право бросить перчатку Фишеру.
Матчи претендентов должны были начаться осенью того же года, причем в четвертьфинале Спасскому предстояло встретиться с Бирном, Петросяну с Портишем, Корчному с Мекингом и Карпову с Полугаевским. Я занимался своими делами в редакции, когда открылась дверь и вошла жена Петросяна Рона Яковлевна в сопровождении его школьной учительницы Марии Никитичны, с которой я тоже был знаком.
— Привет! — произнесла Рона Яковлевна, лучезарно улыбаясь. — У нас к тебе дело. Мы хотим попросить тебя помогать Тиграну в матче с Портишем.