О чем молчат фигуры
Шрифт:
На раздумье Фишер получил три месяца. Забегая вперед, скажу, что ответа от него не последовало ни через три месяца, ни позже.
Наряду с регламентом первенства мира в повестке дня Ассамблеи стоял вопрос о системе проведения Олимпиады. Все послевоенные годы такие соревнования проходили по круговой системе, состоящей из двух этапов: предварительных групп и финалов. Однако в связи с сильно возросшим числом команд (в 1964 году их было 50, в Ницце — 74), что определялось увеличением числа стран — членов ФИДЕ, эти соревнования стали слишком продолжительными. В Ницце рассматривалось предложение проводить Олимпиады по швейцарской системе. Мы выступали против «швейцарки», полагая,
В последние дни Ассамблеи состоялись выборы руководства ФИДЕ. Начали с президента. Эйве баллотировался на второй срок, его соперником выступал молодой энергичный бизнесмен из Пуэрто-Рико Нарциссо Рабель-Мендес. Блок социалистических стран был за Эйве, большинство западноевропейских федераций тоже. В итоге он уверенно победил.
Затем состоялись выборы членов Исполкома. Начиная с 1962 года, после смерти Рагозина, Советский Союз в ФИДЕ представлял Борис Родионов. Однако перед отъездом из Москвы я получил указание от Спорткомитета предлагать на этот пост Батуринского: спортивное руководство было заинтересовано иметь в ФИДЕ своего человека. Родионов был так называемым номенклатурным работником, в то время он работал зампредом Комитета по печати РСФСР. У него были хорошие связи в МИДе, видимо, он ими воспользовался, и уже в Ницце я получил телеграмму, отменяющую выдвижение Батуринского. А вскоре приехал Родионов с письмом Спорткомитета, в котором мне предписывалось выдвигать его в члены Исполкома.
Естественно, когда началось выдвижение кандидатур, я поднял руку и предложил Родионова. Тут выступила югославка Милунка Лазаревич:
— Зачем нам нужен Родионов, когда есть президент советской федерации гроссмейстер Авербах. Я предлагаю избрать его в члены Исполкома.
Предложение было лестным, но у меня на руках было указание Спорткомитета. И я взял самоотвод, мотивируя это тем, что еще не обладаю достаточным опытом. На это хорошо разбирающаяся в наших делах Милунка саркастически заметила:
— Советские никак не могут ослушаться Спорткомитета!
Хоть и не без труда Родионов был избран в Исполком. Я же, как президент федерации, представляющей отдельную зону, автоматически стал членом ЦК ФИДЕ.
Так в 1974 году Генеральная Ассамблея не подчинилась полностью диктату Фишера. Однако на этом борьба вокруг розыгрыша первенства мира не закончилась. В начале 1975 года, заручившись поддержкой тридцати процентов федераций — членов ФИДЕ, американцам удалось собрать чрезвычайный конгресс, чтобы попытаться уломать делегатов, уговорить их полностью принять требования Фишера. Конгресс проходил в голландском городке Остербеке. На повестке дня Ассамблеи был только один вопрос: регламент матча на первенство мира. На этот раз Батуринского в нашей делегации не было. Бороться с американцами предстояло Родионову и мне, на подмогу нам был придан Петросян.
Когда я встретил представлявшего интересы Фишера Эдмондсона, он предупредил:
— Боюсь, что на этом конгрессе мы поссоримся!
И на заседании Эдмондсон выступил с резкими нападками на нашу федерацию. Мне стало ясно, что он провоцирует нас на скандал, но я твердо решил ни в какие перепалки не вступать.
Сыгравший три матча на первенство мира Петросян
Хочется отметить, что в этой острой и взрывной ситуации (в воздухе висела опасность раскола ФИДЕ) Эйве держался исключительно корректно, соблюдая строгий нейтралитет. Однако, когда я сообщил в Москву о результатах голосования, Ивонин потребовал, чтобы мы выступили с критикой позиции, занятой президентом ФИДЕ. По мнению руководства Спорткомитета, он вел себя пассивно, не боролся против созыва чрезвычайного конгресса, недостаточно защищал решения, принятые в Ницце.
— Виктор Андреевич! — пытался я возражать. — Зачем нужна эта критика? Ведь ФИДЕ Фишеру не уступила.
— Для будущего, — раздалось в трубке. — Чтобы и в дальнейшем ФИДЕ не делала подобных уступок!
На другой день, перед началом заключительного заседания, я подошел к президенту ФИДЕ. Мы были знакомы около четверти века, не раз встречались за шахматной доской и, кажется, испытывали взаимную симпатию.
— Прошу заранее извинения, но я получил указание Спорткомитета выступить с критикой в ваш адрес.
— Я вам сочувствую, — понимающе улыбнулся Эйве.
Вопреки обыкновению, я говорил по-русски, оставив возможность переводчику из Спорткомитета усиливать мой текст. По окончании конгресса мы с Эдмондсоном выступили по местному телевидению. Когда его спросили, каковы шансы на то, что матч состоится, он ответил коротко и ясно: «Никаких!»
Здесь я рассказал о главных, принципиальных пунктах предложений Фишера, вокруг которых шла борьба. Всего предложения американца содержали 64 пункта. ФИДЕ согласилось с 63 и только одно отклонило. А Фишер был непреклонен. Все или ничего!
К первому апреля участникам следовало подтвердить свое согласие играть матч. Карпов своевременно послал соответствующую телеграмму. А от Фишера ни ответа, ни привета. Тогда Эйве решил подождать еще два дня, но от американца по-прежнему не было никаких вестей.
3 апреля президент ФИДЕ официально провозгласил Карпова новым чемпионом мира. Цель, которую ставил Спорткомитет совместно с нашей федерацией была достигнута: шахматная корона вернулась в СССР.
Как часто в жизни радостные события перемежаются с печальными. В самом конце апреля состоялась торжественная коронация нового чемпиона мира, а в самом начале июня пришло сообщение о смерти Кереса. Он возвращался из поездки в Канаду на международный турнир. Прибыв в Хельсинки, договорился с капитаном эстонского судна, направлявшегося в Таллин, что ему будет предоставлена каюта. Но его напрасно ждали: в тот же день Пауль Петрович попал в госпиталь, где скоропостижно скончался. Врачи констатировали инфаркт. В цинковом гробу тело выдающегося гроссмейстера было отправлено на Родину.
Я находился в Ростове-на-Дону, открывал детские всесоюзные соревнования «Белая ладья», когда мне вручили телеграмму из Спорткомитета с сообщением о смерти Кереса и указанием отправиться в Таллин на его похороны. Вернувшись в Москву, я немедленно вместе с Батуринским и Спасским вылетел в столицу Эстонии.
На похоронах Кереса я смог убедиться во всенародной любви эстонцев к их знаменитому земляку. Казалось, весь Таллин вышел на улицу, чтобы проводить его в последний путь. Все были в трауре, все оплакивали его преждевременную кончину…