О чудесном (сборник)
Шрифт:
А между тем лихая бабенка-экстрасенка бормотала своей соседке с другого боку:
— Помрет толстун-наслаждун лет через пять всего… Я его жалею, потому и сказала, что долго-долго проживет… Я как на ладони вижу: конец не за горами.
Толстун хохотал сам в себя.
Водка лилась непрерывной рекой, заливая скатерть, рты и раскрасневшиеся глаза.
А невеста все пела и пела.
Вдруг та самая пришедшая Бог весть откуда собачонка, совершенно ошалев, подбежала и, подпрыгнув, цапнула мертвеца за ухо, разразившись
— Да что же это такое? — заорала она во всю мочь, заливаясь слезами, так что все остальные притихли. — Когда ж это безобразие кончится?! Что ж это за тварь такая?!! Душа Семена Петровича сейчас мытарства проходит, терзается, кипит, а этой поганой собачонке хоть бы что! Да разве животное, хоть и самое дикое, может себе такое позволить перед покойником? Зверье, оно разум и уважение насчет покойников имеет. А эта тварь и не собака вовсе поэтому, а оборотень! Я в деревне жила, я их насквозь вижу!
Собачонка в ответ залилась.
— Убить ее! — заорал вдруг мужик, вставший из-за стола и весь покрасневший как рак. В руке у него был стакан водки, точно он хотел произнести тост.
Собачонка между тем опять злобно накинулась на мертвого Семена Петровича, бросившись ему чуть ли не на грудь.
— Ненормальная какая-то, — испуганно пробормотала Клеопатра Ивановна.
— Нечистое дело, нечистое, — шепнул Пантелеймон.
Но тут старушка Анатольевна (и откуда только в руке появилось полено) хрястнула со всей силы по башке этой непонятной собачке.
Собачка тут же испустила дух, или ушла на тот свет, если угодно.
— Не будет теперя покой мертвых нарушать, — раздался голос из-за стола.
Мужичок Пантелеймон посмотрел на лежащий на полу собачий труп и совсем озадачился.
— Самого Семена Петровича теперь нужно хряпнуть по башке, может, он, наоборот, оживет, — поучительно сказал он. Его чуть не прибили.
Собачонку так и оставили лежать на полу. И когда вроде бы стали налаживаться отношения и в разговорах обозначился даже некоторый лиризм, толстячок Леонтий поднял бунт.
— Убрать надо трупы, убрать! — завизжал он, чуть не взобравшись на стол. — Хватит с нас трупов! Достаточно для одной свадьбы, довольно, — его голос перешел прямо-таки на бабий визг. — Что ж мы тут веселимся, а они лежат… Не хочу, не хочу! Убрать в землю! Немедленно!
Пантелеймон чуть не крикнул, указывая на Леонтия:
— Вот кого надо в морду! Ишь ты, в землю! А может быть, они с нами хотят! Пировать!
Но многие поддержали Леонтия.
— Собачку можно оставить, она никому не вредит, а Семена Петровича давно пора куда-нибудь вынести, поди уж смердит, — промяукала одна молодая дама слева.
— Да не поди, а уж точно, — оборвали ее. — Сколько мы тут часов пьем и пьем, а он что ж, такой неприкосновенный?
— А кто выносить будет?! — закричал Антон с печи.
— По жребию, по жребию, — отвечали ему.
Девушка-двойник одиноко ходила в стороне.
— Бросаем жребий! — закричала экстрасенка.
— А куда ж выносить в темень, на Луну, что ли? — орали в углу.
Вдруг в дверь бешено застучали.
Все остолбенели и замолкли.
Остолбенение прервали два удара.
— Кто это? — тихо спросили.
— Лесник я, открывайте! — раздался уверенный голос за дверью, точно человек там расслышал этот полушепот.
Антон и прыткая старуха Анатольевна пошли открывать. Толстячок Леонтий упал под стол.
— Раз лесник, то откроем, — бодро сказал Антон.
Открыли.
На пороге стоял огромный, недоступного роста мужчина в тулупе, хотя на улице стояло лето. Беспорядочные волосы как бы обвивали его лицо.
— Милости просим, начальничек, — залебезила старушка Анатольевна, подпрыгивая вокруг. — У нас тут свадьба. Чичас поднесем вам стакан-другой водки, штрафной. Мы люди хлебосольные, чем богаты, тем и рады.
— А это кто? — вдруг сразу спросил вошедший, ткнув огромной ручищей в сторону мертвого Семена Петровича. — Этот кто?
— А это у нас жених, — заверещала Клеопатра Ивановна. — Только он приуныл.
Но старушка Анатольевна уже подносила леснику стакан водяры.
— Не пью, — угрюмо отстранил тот и пошел прямо к мертвецу. — Унылых я не люблю, — угрюмо сказал он. — Убрать!
Как ни странно, словно по команде, Антон и Николай перенесли тяжелое тело Семена Петровича на печь, словно ему там будет теплее.
Тишина воцарилась в этом избяном зале. Лесной человек давил всех одним своим присутствием, в глаза его, в которых зияла тьма, побаивались смотреть.
— А это кто? — взглянул он на Ирину.
— Невеста она у нас, — оживился Пантелеймон.
Ирина притихла.
— Собачку-то кто прибил? — равнодушно спросил лесной.
— Попрыгун он был. Все на мертвецов прыгал! — завизжала от страха старушка Анатольевна.
— Пущай бы и прыгал, — строго ответил незнакомец.
Его уже все прозвали между собой лесным, не лесником, а именно лесным. Правда, Пантелеймон осторожно тявкнул:
— Фамилия-то как ваша, имя, отчество?
Но его устыдили: у таких, мол, не спрашивают.
— Ну, ежели он начальство, тогда конечно, — бормотнул Пантелеймон и выпил.
Потихоньку обстановка разрядилась. Только Клеопатрушка периодически взвизгивала:
— Я жить, жить хочу! Очень хочу!
Толстяк Леонтий глядел на нее влюбленными глазами.
А невеста плакала.
Вдруг, среди опять возникшей мертвой тишины, незнакомец, посмотрев на пол, сурово проговорил:
— Ирина, давай я на тебе женюсь. Будем в лесу или где-нибудь