О чудесном (сборник)
Шрифт:
Ранние рассказы
Счастье
Деревушка Блюднево затерялась на окраине Подмосковья между запутанными шоссе, железной дорогой и заводскими городишками. Народец здесь живет богато, по-серьезному: в каждом доме пропасть еды, подушки, чарки и телевизор. Некоторые покупают даже толстые книги. Жизнь идет спокойная, размеренная, как мысли восточных деспотов. Иногда только для увеселения молодежь колотит кого попало или увлекается мотоциклами.
Все
Жизнь здесь настолько сыта и успокоена, что некоторые жители даже спят после обеда. Часа в два-три дня деревенька до того притихает, как будто весь народец уходит на время передохнуть на тот свет. Порой, правда, по улице прошмыгнет какой-нибудь козлик или ретивый мальчишка, играющий сам с собой.
Лишь у ветхого одинокого ларечка, где продаются конфеты, водка и сапоги, за низеньким, дощатым столиком, рядом с Божьей травкой, сидят за пивом непонятного приготовления двое дружков: один по прозвищу Михаило — толстый, здоровый мужик, необычайно любящий танцевать, особенно с малыми детьми; другой Гриша — лохматый мужчина, с очень отвислой, мамонтовой челюстью и маленькими печально-вопросительными глазками. После очередного запоя они лечатся пивом, и выражение их лиц трезвое, смиренное.
— Что есть счастье? — вдруг громко спрашивает Гриша. Михайло смотрит на него, и вся физиономия его расплывается, как от сна. Всего полчаса назад он, отобрав четырех малышей шестилетнего возраста, лихо отплясывал с ними в хороводе, покуда не упал, чуть не раздавив одного из них.
Не получив ответа, Гриша жадно макает свою кудрявую голову в пиво, потом нагибается к Михайле, хлопает его по колену и хрипло говорит:
— Слышь, браток… Почему ты счастлив… Скажи… Корову подарю…
Михайло важно снимает огромную Гришину ручищу с колен и отвечает:
— Ты меня не трожь.
Гриша вздыхает.
— Ведь все вроде у меня есть, что у тебя… Корова, четыре бабы, хата с крышей, пчелы… Подумаю так: чево мне яще желать? Ничевошеньки. А автомобиля: «ЗИЛ» там или грузовик — мне и задаром не нужно: тише едешь, дальше будешь… Все у меня есть, — заключает Гриша.
Михайло молчит, утонув в пиве.
— Только мелочное все это, что у меня есть, — продолжает Гриша. — Не по размерам, а просто так, по душе… Мелочное, потому что мысли у меня есть. Оттого и страшно.
— Иди ты, — отвечает Михайло.
— Тоскливо мне чего-то жить, Мишук, — бормочет Гриша, опустив свою квадратную челюсть на стол.
— А чево?
— Да так… Тяжело все… Люди везде, комары… Опять же ночи… Облака… Очень скушно мне вставать по утрам… Руки… Сердце…
— Плохое это, — мычит Михайло.
Напившись пива, он становится разговорчивей, но так и не поднимая полностью завесы над своей великой тайной — тайной счастья. Лишь жирное, прыщеватое лицо его сияет как масленое солнышко.
— К бабе, к примеру, подход нужен, — поучает он, накрошив хлеба в рот. — Баба, она не корова, хоть и пузо у нее мягкое… Ее с замыслом выбирать нужно… К примеру, у меня есть девки на все случаи: одна, с которой я сплю завсегда после грозы, другая лунная (при луне, значит), с третьей — я только после баньки… Вот так.
Михайло совсем растаял от счастья и опять утонул в пиве.
— А меня все это не шевелит, — рассуждает Гриша. — Я и сам все это знаю.
— Счастье — это довольство… И чтоб никаких мыслей, — наконец проговаривается Михайло.
— Вот мыслей-то я и боюсь, — обрадовался Гриша. — Завсегда они у меня скачут. Удержу нет. И откуда только они появляются. Намедни совсем веселый был. Хотя и дочка кипятком обварилась. Шел себе просто по дороге, свистел. И увидал елочку, махонькую такую, облеванную… И так чего-то пужливо мне стало, пужливо… Или вот когда просто мысль появляется… Все ничего, ничего, пусто, и вдруг — бац! — мысль… Боязно очень. Особенно о себе боюсь думать.
— Ишь ты… О себе — оно иной раз бывает самое приятное думать, — скалится Михайло, поглаживая себя по животу.
В деревушке, как в лесу, не слышно ни единого непристойного звука. Все спит. Лишь вдали, поводя бедрами, выходит посмотреть на тучки упитанная дева, Тамарочка.
— В секту пойду, — бросив волосы на нос, произносит Гриша.
Михайло возмущается.
— Не по-научному так, — увещевает он. — Не по-научному. Ты в Москву поезжай. Или за границу. Там, говорят, профессора мозги кастрируют.
— Ух ты, — цепенеет Гриша.
— Ножами, <-> важничает Михайло. — В городах таких, как ты, много. У которых — мысли. Так им, по их прошению, почти все мозги вырезают. Профессора. Так, говорят, люди к этим профессорам валом валят. Очереди. Давка. Мордобой. Ты на всякий случай свинины прихвати. Для взятки.
— Ишь до чего дошло, — мечтательно умиляется Гриша. — Прогресс.
— То-то. Это тебе не секта, — строго повторяет Михайло. Гриша задумывается. Его глазки совсем растапливаются от печали, и он вдруг начинает по-слоновьи подсюсюкивать что-то полублатное, полудетское.
— Все-таки нехорошо так, по-научному. Ножами, — говорит он. — Лучше в секту пойду. Благообразнее как-то. По-духовному. Михайло машет рукой и отворачивается от него.
Висельник
Николай Савельич Ублюдов, впечатлительный толстозадый мужчина с бегающе-замученным взглядом, решил повеситься. К этому решению он пришел после того, как жена отказала ему в четвертинке. Матерясь, расшвыривая тарелки и кастрюльки, он полез на стол, чтобы приделать петлю. Кончать в полном смысле этого слова он не хотел: цель была лишь припугнуть жену.