О древнейшей истории северных славян до времен Рюрика, и откуда пришел Рюрик и его варяги
Шрифт:
Высказывая свои сомнения, Карамзин признает вероятной мысль некоторых ученых мужей (Шлёцера, видимо желавшего представить древнюю Россию страной илотов, эсклавов), что норманны и прежде брали дань с чуди и славян; но сам Карамзин сознает, что эта мысль основана на одних соображениях. (Примечание 3)
Вообще, в начальной, нимало не разработанной истории славян севера Карамзин основывается на одних догадках; его беспрестанные «может быть», «вероятно» высказывают его собственное недоверие к сказуемому им, и везде видно, что Карамзин не имел никаких положительных сведений о северных того времени славянах; всё то, что передает он, взято им из историков греческих, римских, готских и Нестора, извлекавшего свои сведения, как ныне дознается, из Сборника Григория Пресвитера Мниха, переводившего греческие же сочинения Амартола и Иоанна Антиохийского, по прозванию Малала; а они – греки, римляне и готы – не только не говорили, но, как объяснил я, и не могли говорить о славянах севера, вполне неизвестных им. Карамзин также как будто не смел по духу своему времени спорить с авторитетом новейших историков Запада и обратить большее внимание на изыскание источников древностей до-рюриковской истории и на видимость, что истории Саксона Грамматика, хотя не верной, было же какое-нибудь основание. Иначе для чего бы Саксону, не признававшему себя ни русским, ни славянином, выдумывать целую историю русских властителей от Траннона, современника Христа, до 800 годов; также на легенды Рвовского и других, основанию которых было же какое-нибудь сказание, теперь, быть может, вполне исчезнувшее. И сам же Карамзин, противореча себе (часть I), говорит, что Новгород построен после Рождества Христова, что рунические камни дохристианских времен, рассеянные по Скандинавии, высказывают не власть скандинавов
Великое дело Карамзина останется навсегда благотворным для России, и я с благодарностью русского преклоняюсь перед ним. Он дал нам пример слога легкого, чуждого педантизма и избегающего галлицизмов, он посвятил свою жизнь собранию и разбору южных и западных сказаний о России, его сведения изумительны, хотя далеко не полны, и с правдивостью изложу свои упреки ему.
Он взял на одного себя труд, неудобоисполнимый человеку, написал «Историю России», для которой необходимо предварительно собрать не только сказания отечественные, но добыть, перевести, разложить и перепроверить сведения многих государств, для которой необходимо (для выслушивания народных преданий) войти в народ, не только русский, но во все полу исчезнувшие племена, вошедшие в состав царства, и во все отделы великого славянского народа, разбросанные по берегам Азовского, Черного и Адриатического морей и по всей Германии. Решаясь на великое дело – «быть историографом России», Карамзин должен бы был обсудить бессилие человека и краткость его жизни… и со своей ученостью, со своей себяпосвятительностью благородной работе – избрать себе сотрудников, русских душой, трудолюбивых, и несколько языкознателей, которым мог бы поручить разыскания местные, внутри отечества, и в других землях. Руководя ими, сосредоточивая всё, он не впадал бы в промахи, неизбежные для одиноко работающего человека; сообразил бы, «что славяне, занимая большую половину Европы, должны иметь три отдельные истории: южную, западную и северную», потому что все три отделения, раскинутые на огромном пространстве, имели разные судьбы; что о южных славянах (до соединения их в одно великое, через слияние с северной частью), вечно волновавшихся или подавляемых народными переливами азиатцев в Европу, – должно искать сведения у историков греческих, римских, болгарских, даже арабских и китайских (относительно гуннов и других), чего не сделал Карамзин; о западных, порабощенных Римом, и о венедах искать сведения на западе; а о славянах севера, сохранивших самобытность, заботливо искать сведения в самой России, в нынешних губерниях: Петербургской, Олонецкой, Новгородской, Псковской, Тверской, Витебской, Смоленской, Лифляндской, Эстляндской, Финляндских, и в государствах, прилежащих к северу России, не ограничиваясь сказаниями Нестора и его последователей, на которых, как на бытописателях, лежит великий упрек в пренебрежении древней и для них истории Северной России.
Мы видим, что греческие сочинения Арматолы и Хронографа Иоанна Антиохийского Малалы, переведенные на славянский язык в начале X века Григорием Пресвитером Мнихом, служили основой для летописи Нестора, писавшего в XI веке; как летопись Нестора служила впоследствии основой другим описаниям и писаниям монахов же: Лаврентьевской летописи, писанной Лаврентием Мнихом в XIV веке, Троицкой, Ипатьевской и другим, кои все отысканы в хранилищах монастырских. Просмотрите же сказания этих монахов-бытописателей и заметите, с каким небрежением, даже отвращением говорят они о своих предках– идолопоклонниках: деяния Олега и Игоря высказываются ими только потому, что оба воевали с Цареградом, но где только могли, они клеймили и Олега, этого древнего героя славы, и весь народ России званиями: безбожный Руси, поганый и невегласы, (Прозваша Олега вещий, бяху бо любые поганый и невегласы, – также и в других местах). Не явно ли, что даже блистательные деяния Олега были им, как приверженцам Греции, огорчительны? Им, фанатикам веры, казалось ничтожным, не заслуживающим забот разыскания всё, касавшееся идолопоклонников, им казалось грешным даже говорить о них! Вот отчего Нестор и его последователи отчетливы от сношений россиян с Грецией; но всё, прежде бывшее, набросано грубыми и небрежными чертами, которыми начата великолепная картина. И должно: «не воссоздать, а создать древнюю историю Северной России». (Примечание 4)
Если бы эти два суждения (о необходимости отдельных историй для южных, западных и северных славян и о фанатическом пренебрежении монахов-бытописателей к временам идолопоклонства) пришли на мыль благородному Карамзину, то он пренебрег бы толкованием Шлёцера, сам бы, со вниманием русского человека, прояснил слова Нестора, просмотрел бы сказания Саксона Грамматика, быть может, нашел бы в них объяснение Новугороду, о котором столь отчетливо повествовал в VI веке Иорнанд, готский историк, рассмотрел бы рассказ Ангария, проповедника христианской веры в Швеции о разорении Славянска, открыл бы Альдейгобор, прославленный в легендах Исландии и в других сказаниях, теперь спорный город, но, видимо, существовавший, и древнейший Новгород [12] , рассмотрел бы сказания прусских летописцев о частых войнах россиян с пруссами еще в VI веке, не пренебрег бы безусловно летописью Иоакимовской и ручательством за нее Татищева (Примечание 5), также легендами русскими и скандинавскими, ясно доказывающими ошибочность мысли прихода Рюрика из Скандинавии (в выписке из перевода древнейшей скандинавской саги, помещенной мною в Примечании б, видима неоспоримость этой ошибочности), разработал бы внимательнее предание о смерти короля Магнуса (Примечание 7), внимательнее бы рассмотрел предание, что озеро Ладога первоначально звалось морем (Нев) и крайней оконечностью Западного океана, прозванного Нестором Варяжским морем, – в VI веке, видимо, считалось Ильмень как залив моря, что весьма важно для объяснения всех сомнений. Просмотрите все летописи и увидите, что Нев (Ладожское озеро) начало называться озером не ранее XIII столетия, при войнах шведов с новгородцами. А прежде звалось морем. У Нестора: Варяги пришли из-за моря Варяжского, и я, сознавая это, ниже докажу, что они пришли из-за моря Варяжского, но вовсе не от Финского залива и не от Балтийского моря. Следственно, не из Скандинавии, как равно и не из Пруссии, и не от Средиземного моря.
12
Иные считают Ладогу Алдейгобором, другие ищут Алдейгобор в признаках города, в старом Городище, станции шоссейной дороги от Петербурга к Пскову, третьи – в окрестностях Новагорода, предполагая, что Новый Город построен на месте старого Алдейгобора, а многие считают Алдейгобор мифом.
Надо помнить, что озеро Ладогское, звавшееся издревле Нев, по-фински – море, было гораздо обширнее. Мы видим теперь, что Ладожское озеро имеет со стороны Финляндии высокие крутые первозданные берега, местами вполне отвесные; берега же со стороны Пе тербургской и Олонецкой губерний тянутся низменными болотистыми или песчаными равнинами, кое-где пересекаемыми весьма небольшими высотами, – местность, видимо, возникшая от убыли вод. Есть предание, что Старая Ладога, отстоящая теперь на пятнадцать верст от озера, некогда была на берегу Нево; Волхов, соединяющий озера Ильмень и Нево (Ильмень – на финском языке значит отверзтое, незапертое; Нево на финском языке – море, ныне озеро Ладога), имеющий ныне протяжение в двести шесть верст, был в те времена весьма менее и составлял по уровню вод Ильменя и Нево более их соединение, чем реку, передающую воды из одного бассейна в другой, течение Волхова столь тихо, что барки, идущие вниз, в некоторых местах должно тянуть так же бечевой, как и идущие вверх. Исторические сказания сохранили нам память годов 1143, 1176, 1338 и 1373, когда Волхов шел вверх и затоплял берега, как случается нынче с петербургскими берегами при сильных ветрах с моря [13] . Нынешний залив Финский также достигал тогда (в VI–IX веках) высот, окружающих нынешнюю долину Петербурга; соединение Нево с морем, впоследствии прозванное рекой Невой, было и в XIII веке шире, имело гораздо меньшее протяжение и было глубже, доказательством тому служит вторжение морских ополчений шведов до Ладоги, когда ныне и озерные барки с трудом проходят расчищенные пороги Пеллы. В летописи русских царей, в XIII веке писанной, читаем: «И того езера Нево, иде в устье в море Варяжское»; следственно, и в XIII веке, когда Нево получило название озера, когда вся водность, окружающая Европу, по слову Нестора, была названа Варяжским морем, семидесятиверстная река Нева не существовала, но было только устье, протяжение озера Нево, соединявшее его с морем. Я видел список с древней рукописи, в ней сказано, что посланные из древнего Новагорода дошли «до чудских
13
Можно основательно предполагать, что через столетия залив, отделяющий Кронштадт от Петербурга, еще более сократится… на всем протяжении выказываются новые отмели… В наше время заселились остров Голодай и другие, через столетия заселятся новые и отстранят от Петербурга опасности наводнений, которые можно и теперь предотвратить, содействуя природе, обращая в острова отмели на взморье. Помню, как после наводнения 1824 года были представляемые дикие проекты для отвращения подобных бедствий, а это простое дело, могущее спасти некогда Петербург и от наводнений, и от врагов, не пришло тогда на мысль.
Выше сказал я: Карамзин в суждениях о варягах соглашается с мнением иностранных ученых мужей, что норманны брали дань с чуди и славян и прежде 859 года… Нет, не норманны, а варяги. Это мы находим и в наших летописцах, и в то же время в другом краю Славонии хазары брали ту же дань: по белке с дыма.
Здесь видно только, что иностранные ученые мужи, не имея возможности отвергнуть ужаса, который наносили их предкам норманны, ужаса до такой степени сильного, что в церквах Запада читали молитвы: «а furore Normanorum libera nis Domine», хотят, чтобы и предки россиян разделяли это удовольствие.
Но французы звали своих громителей VI, VII, VIII и IX веков – норманнами, англичане – датчанами, ирландцы – амстенами (восточными людьми), но вовсе не варягами.
Все наши писатели упрямо не хотят видеть, что скандинавы нигде не облагали данью побежденных, а всегда грабили и жгли, уничтожали всё, как злодеи, как разбойники, а Нестор нигде не говорит о злодействах варягов; не явно ли, что наши варяги были вовсе не скандинавы?
Карамзин говорит, что варяги звали себя Weringger, и производит это имя от готского Vaere, Vara – союз, то есть нарицательное имя союзника обратилось в собственное имя варягов, и потому заключает, что варяги были скандинавами. Но Карамзин не замечает своего анахронизма: он говорит вместе с Нестором о верингерах, «сбродных – наемных солдатах», в Константинополе явившихся не ранее XI столетия… а не о первоначальных варягах, давших в IX веке Рюрика России: шведы, норвежцы, датчане нигде не называют ни себя, ни своих воинов, ни разбойничавших на морях соотчичей ни руссами, ни варягами и тем менее нигде не говорят, чтобы призванные новгородцами Рюрик, Синеус и Трувор были из их народов, чего, верно, не пропустили бы историки скандинавские и еще более – их скальды, воспевавшие каждое деяние своих витязей. Здесь вновь прошу обратить внимание на делаемую мною в шестом примечании выписку из скандинавской саги XI века. (Примечание 8)
Шлёцер, а за ним Карамзин, потом Полевой и другие не хотели видеть, что шведы с XII столетия были весьма часто в войне с россиянами, но никогда шведы не называли русских соплеменниками; даже Магнус, уговаривая в Орешке пленных россиян принять католическую веру, не упоминал о том [14] , никогда древние русские не воображали себя выходцами из Швеции; а в XVIII столетии иностранец Шлёцер решил, что варяго-руссы, основавшие Российское государство, суть выходцы из Росслагена, который в Швеции, на берегу Балтийского моря, и окрестил россиян в потомков шведов. Но с какой натяжкой сделан этот вывод: Росслаген, то есть Родслаген, в первый раз и у шведов появляется только в XIII столетии (вероятно, и основался около того времени), был обитаем морскими гребцами, от которых и произошло его прозвание: Roden – от древнего Rodern, Rudern – грести, и Lagh – пристань, верфь; перевести бы можно – селение прибрежных гребцов. Какое же тут отношение к варягам-руссам IX столетия? (Приложение 9) Но Шлёцер сделал этот вывод, а мы и видим как это безрассудно, но не смеем прямо назвать безрассудностью [15] .
14
Магнус вызывал новгородцев на прения о вере, вел с ними переговоры о войне и мире, насильственно обращал в католиков пленных россиян… как бы при всех этих действиях не напомнил бы он новгородцам о происхождении их старшин из Скандинавии?
15
Если кому покажутся грубыми мои выражения о Шлёцере, тому предлагаю просмотреть введение Шлёцера к его «Истории России»; увидят, какой самонадеянной непристойной бранью он остановил всех россиян в разысканиях древней до-рюриковой истории. Он был виной небрежения Карамзина к Северной до-рюриковой истории России и как иностранец, не поняв Нестора, не объяснил, но исказил его, и увлек Карамзина и всех в свои ошибочные заключения.
Сам Карамзин в статье «О Тайной канцелярии» иронически говорит о Шлёцере, вот буквально его слова: «Шлёцер был несколько лет профессором русской истории в нашей Академии (иностранный профессор русской истории)», и после этого замечания беспрекословно признает непреложными все умствования Шлёцера?
Куриш-Гаф (Куршский залив) звался Руссной, и Северный рукав Немана или Me меля – Руссой, окрестности – Порусьем, и многие историки, умалчивая о варягах, стали оттуда выводить Рюрика с братией, а уже не из Скандинавии… Но иностранные ученые мужи не хотели видеть, что те руссы были потомками венедо-руссов, видимо, родственных руссам Ладожского озера, но уже разделившихся от самого выхода из общего гнезда славян, с Дуная, от ладогских. До сих пор мы, россияне, не смеем доказывать, что руссы были одним из древнейших племен славянских, а доказательства тому неоспоримы. Во всех летописях мы читаем: и пришедшее Словени седоша около озера Ильменя и нарекошеся Русь, и реки ради Русы еже впадает в озеро. Но, не говоря о великороссах, принявших это название, как говорят одни иностранные ученые мужи – по воле скандинавов, другие – от пруссов, на которых сильно навязывают варяжество, мы видим от древнейших времен: Rus czerwona (красно– или червоннороссов) – карпатороссов, закарпатских русин. В Восточной Пруссии, при впадении Вислы в море, жили в VIII веке роксоланы. В первые годы христианского летосчисления римские легионы, покорившие придунайские земли, встретили там славянский народ – сарматов, или савроматов; их два воинственные колена, страшные римлянам, были язиги и роксоланы. Понтское (Черное) море звалось Русским еще до Нестора. По преданиям исландским, между Балтийским морем и Ледовитым океаном обитали руссоланы. Пресвитер Гельмонд в своей хронике славян 1170 года говорит: «Раны, или ругианы, народ сильнейший из славян, один только имеет царя» (то есть самодержавное правление); а известно, что древние писатели часто изменяли букву s на z, на t и на r, и называли руссов: Russi, Russia, Rugia, Ruthenia, Roussen, Roussorum, Rougorum, Rugia; следственно, Гельмонд говорил о руссах. Эверс отыскал, что за 100 лет до Рюрика руссы на 2000 судах предпринимали поход на Константинополь. В 937 году в Магдебургских турнирах Генриха Птицелова участвовали: Princeps Russiae Welemir; Dux Russiae Radebotta и Princeps Rugiae Wensesslav (открытие из западных писаний. Морошкин Ф. Л., с. 20; Максимович М. А., с. 26).
Какие же варяги дали приказание иностранцам называть вовсе не скандинавов – россами, руссами, русинами, роксоланами, руссоланами [16] , ругианами и ранами (последнее название – раны — не указывает ли на жителей Волги, звавшейся в древности Ра)?
Но кроме древнейшего города Старая Русса, неизвестно когда основанного на реке Порусье, есть речка Руса в Курской губернии. Историческая речка Рось, или Русь, протекает в Киевской губернии, в нее впадает речка Россавка; и сколько в России и в Финляндии, куда проникали руссы, древних рек, урочищ и селений: Русс, Русинова, Рускозерье, Рускоозеро, Русколе, Рускела и т. и. Нестор, по Лаврентьевскому списку на четвертой и далее страницах излагая пути современных ему варягов: «в греки и обратно по Днепру до моря Варяжского», говорит: также и из Руси может идти по Двине в варяги; следственно, его варяги XI столетия – не Русь, Русь – не варяги. Где же эта Русь? Видимо, Нестор говорит про свое время, но он же упоминает о ходе в варяги по Ловати, Ильмень-озере, Волхову, Нево (не называя его озером), а в его время все это была уже Русь. Явно, что в Северной России была местность, звавшаяся «Русь», и именно по Ловати и около Ильменя озера; и это было ведомо историку Нестору [17] .
16
Некоторые писатели силятся доказать, что руссоланы произошли от соединения руссов с аланами, что, впрочем, нимало не доказывает, чтобы и русы, и аланы не были славянами.
17
А варяги его, то есть верингеры, к которым из Руси можно было идти по Двине и по Нево, были прибалтийцами.