О гномах и сиротке Марысе
Шрифт:
Что делать? Как помочь земле родимой, чтоб не тосковала, не томилась понапрасну?
Поглощенный заботами, шел Петр домой, а тень скользила за ним. Петр в калитку – и тень за ним. Петр в дверь – и тень тут как тут. Так и улеглась, как неразлучный товарищ, на пороге, а может, и в дом прошмыгнула, кто ее знает. Но Петру не до нее было; швырнув шапку на стол, он тяжело опустился на лавку и погрузился в невеселые думы.
Вдруг скрипнула дверь – и на пороге появилась Марыся.
Глава десятая
Суд
Каждый день на деревне спозаранку начинали стучать цепы. Где в одиночку молотят: туп-луп! Туп-луп! Где вдвоем: тупы-лупы, тупы-лупы! Где втроем: туп-луп-туп! Туп-луп-туп!
Где вчетвером: тупы-лупы-тупы-лупы! Тупы-лупы-тупы-лупы! Все быстрей, все задорней выстукивали цепы, а из лесу отвечало эхо. Хозяева торопились обмолотить новый урожай, чтобы не опоздать с севом. Только Петру молотить нечего; только он один как тень слоняется – то на поле пойдет, то домой вернется, и так целыми днями. Ломает голову: где раздобыть зерно, чем засеять поле?
А земля словно просит, чтобы ее засеяли. Солнце ее согрело, росы освежили; прямые, ровные, лежат борозды под тихим небом. От зари до зари вьется над пашней жаворонок, серый певун полей, и распевает звонко:
Хлеб! Хлеб! Хлеб! Хлеб!Запоет твой цеп!Снимешь с поля урожай,Воз повыше нагружай!Хлеб! Хлеб! Хлеб! Хлеб!Запоет твой цеп!Засыпай закромЗолотым зерном!Петр слушал и вздыхал, качая головой.
– Ой, земля, землица! – говорил он. – Вспахал я тебя сохой, заборонил бороной, а засевать, видно, слезами придется. А цепы стучат и стучат: туп-луп, туп-луп! Тупы-лупы, тупы-лупы!…
Бьют цепы по золотой соломе, сыплется из колосьев золотое зерно.
Ударит молотильщик посильней – и брызнет зерно далеко за ток, к самой риге.
Так искры разлетаются, когда кузнец молотом бьет по наковальне. А у риги шум и драка. Тучи воробьев кидаются с тополя на просыпанное зерно – чирикают, пищат, клюются, но, чуть ворохнулось что-нибудь вблизи, они – фрр! – и назад на тополь, словно их ветром сдуло.
– Чего это воробьи сегодня раскричались? – дивятся крестьяне. – К дождю или к вёдру?
И невдомек им, что среди воробьев гномики снуют, ловко подбирая упавшие зерна.
Воробей одно склюет, а гномик десять сгребает. Вот какие прыткие. Воробьи орут, будто их грабят; распушив перья, наскакивают на воров в красных колпачках. А те и внимания на них не обращают, преспокойно расхаживают среди крикунов и зерна собирают, какие получше, – кто в мешочек, а кто просто в полу плаща.
– На тебе, воробышек, зернышко попорченное, выщербленное, кушай на здоровье! А целенькое, ядреное на посев годится. Из одного посеянного зернышка сто вырастет. Соберет бедняк урожай, ребятишек накормит – глядь, и вам, воробьям, перепадет, – приговаривали гномы, подбирая зерно. Но слова их тонули в пронзительном чириканье: воробьи никакого внимания не обращали
Яма у них была под корнями дуба – сухая, серебристой берестой выложенная. Вверху отдушина, сбоку вход, а посредине большая куча отборного золотого зерна, с четверть, наверное, будет!
Такое богатство не оставишь без присмотра, без сторожа! И гномы стали по очереди приходить, зерно липовой лопаткой разгребать, просушивать, проветривать. А вечером опять все в кучу сметут, отдушину мхом заткнут от росы, от сырости и сами спать лягут у входа. Но вот в один прекрасный день Соломенное Чучелко, карауливший яму, заметил, что зерна как будто поубавилось.
«Утряслось, наверное», – подумал он.
Прошла ночь.
На другую ночь зерна еще меньше стало.
«Подсохло просто!» – подумал Василек, стоявший в ту ночь на карауле. Но на третью ночь убыль стала так заметна, что Букашка – теперь его черед был сторожить – за голову схватился и забил тревогу. Сомнения нет, кто-то ворует зерно.
Сбежались гномы, смотрят: беда! И половины не осталось!
Но слезами горю не поможешь… Пошли они к королю за советом.
– Ваше величество, – говорят, – кто-то зерно у нас ворует! Как быть?
– Поймать вора!
А гномы в ответ:
– Как же его поймаешь, ваше величество? Ведь вор всегда найдет лазейку. Ушел – ищи ветра в поле.
– Вот вам воск и печать. Запечатайте все входы и выходы – и увидите, где его лазейка, – сказал король.
Взяли гномы воск и королевскую печать, все дыры седым мхом заткнули, поверх него тростинки крест-накрест положили, травой перевязали, узлы скрепили воском и печать оттиснули. Поставили сторожей и стали ждать, что будет.
Настала ночь.
Кругом тишина, будто вымерло все.
Ни один листок не шелохнется.
Бездонное темно-синее небо повисло над землей, а звезд на нем – что песчинок в море.
В эту ночь под дубом стояли в карауле два брата – Хватай и Запирай, королевские стражники.
На головах у них красовались шлемы – полевые колокольчики, а саблями им служили длинные, узкие листья шпажника, у которого на высоком стебле горит огненный цветок, будто красный значок на уланском копье. Хватай стоит навытяжку, как аршин проглотил, а Запирай застыл истуканом, только глазами оба вращают, как бы чего не прозевать! А в Соловьиной Долине все сном объято: спит голубой ручей, спят травы, цветы, спят мушки, птицы, лягушки, спят кувшинки, спит старый дуб, под которым Хватай с Запираем стоят.
Наконец забрезжил рассвет.
Прибежали гномы к яме.
Сторожа на месте, печати висят, как висели. Заглянули внутрь – на полу едва с горстку зерна осталось.
Остолбенели гномы.
Что ж это за вор такой – замка не тронул, печатей не сломал, а добро унес?
Уставились друг на друга, не знают, что сказать.
И молвил король:
– Уж коли печать моя не уберегла и стража не устерегла – значит, ничто не поможет.
Тут из толпы раздался голос Петрушки – у него голова всегда была полна разных идей: