О годах забывая
Шрифт:
После ухода Алексея Нина никак не могла прийти в себя. Из рук выпала чашка и разбилась. Первая чашка, разбитая ею в семейной жизни. «Плохая примета, — сказала она себе, — может, быть, с Мишей что-нибудь неладное?! Я тут чай распиваю. Я чем-то недовольна, а вдруг он в опасности?! Да, он всегда в опасности! И я знала наперед, какая жизнь нас ждет, знала и пошла на это, — и почему-то сразу вспомнила слова Чижикова о Пушкинской улице. — Предупредить. Когда вернется? А может быть, надо предупредить до того как вернется, ведь дорога-то домой лежит через Пушкинскую. Чижиков не такой
Она накинула на голову платок и выбежала на улицу. Ей казалось — за ней гонятся. Оглянуться боялась. «А как я найду его на вокзале? Надо будет к Домину — капитану! Или, может, Контаутаса увижу или Кошбиева? Ой, кто-то за мной идет, бежит! Что это впереди погас фонарь? Я уже на Пушкинской. Вот еще один погас. Как страшно! Еще один! Ой, еще один! Все равно не буду перебегать на ту сторону. Вон там какой-то человек с газетой в руке. Не он ли тогда мне навстречу шел, когда меня догнал Богодухов и цветы подарил? Похоже — он. Как на Мишу похож! Спутать можно! Ой, как сердце колотится!»
Она пробежала, пронеслась мимо Эдика, и, когда наконец оказалась на вокзале, когда увидела Михаила, не могла и слова сказать, и вдруг расплакалась.
— Что с тобой, Нина, милая?
— Ничего!
— Что с тобой?!
— Как я рада!
— Рада? Отчего же ты плачешь?
— Мне страшно!
— Почему?
— Мне за тебя страшно!
— Но зачем ты прибежала! Ведь поздно уже!
— Миша, Чижиков просил передать, чтобы ты по Пушкинской не ходил. Понял?
— Понял. Он меня после суда предупреждал. Я, правда, забыл.
— Вот видишь!
— Нет, он звонил сюда. Мне капитан Домин передавал, предлагал охрану.
— Ты согласился!
— Зачем? Пойду по другой улице. А оружие при мне.
— Мне страшно, я на Пушкинской встретила того… Такого… он похож на тебя прической и походкой. И там гасли фонари на Пушкинской!..
— Успокойся!
Не успели Михаил и Нина уйти с вокзала, как на платформе появился Эдик. Он в белой рубашке с короткими рукавами шел вдоль вокзала, стараясь держаться, как Кулашвили. И кое-кто принимал его за Михаила. Издали увидел его Бусыло и кивнул Зернову:
— Мишка! Собака, и не в свою смену явился. Ну что ж, значит, тогда сегодня. Он, видать, домой собирается.
— Лука, слышишь? — обратился Зернов к Луке Белову.
Тот выпил после «заседания» у Сморчкова и поэтому легко согласился:
— Что ж! Давай! А Сморчкову — ни слова. Один управлюсь, если Мишка на мою сторону перейдет.
— Он в белой рубашке, в гражданской одежде, значит, без оружия, — ободрил всех Бусыло.
И они заторопились к месту засады.
По дороге Зернов негромко и как будто сочувственно обронил:
— Смотри за Липой, Лука. Что-то она глазками стреляет по Эдику.
— Я тоже слышал кое-что, да мало ли чего болтают, — нехотя отозвался и Бусыло.
— Чего, чего мелешь, сволочь! — и Лука ухватил Бронислава за бороду. — Я тебе эту мочалку с корнями вырву, мыться нечем будет. Ты мне не клепай! А то живо кляп вобью на веки вечные!
— Отпусти, отпусти, кабан! Отпусти! — отбивался Бусыло.
— Отпусти его, Лука! — заступился за своего помощника Зернов, видя, что тот, и правда, может потерять свое главное украшение. И тогда останутся одни презрительно вздернутые округлые ноздри, безвольный подбородок и обнажится все ничтожество этого жалкого, безвольного лица с водянистыми глазами.
— Довольно, Лука! Идем!
— И с места не сойду, пока не скажете!
— Мы же так Мишку провороним!
— А плевать мне на Мишку. Пока о Липе не узнаю правду, ни с места.
Они стояли неподалеку от вокзала. Хмель усиливал упрямство Луки, его широкий лоб лоснился. Лисьи глазки в темноте казались зелеными.
Когда Зернов, закуривая, чиркнул зажигалкой, он увидел, как и лицо Белова позеленело от злобы. Он взъярился не на шутку. И отступать было некуда.
— Ну я за что купил, за то продам, — начал Зернов.
— И я тоже, — поддержал Бусыло. — Болтают, будто крутит она с Эдиком.
— С этим подонком? Быть не может! — И Лука успокоился.
— А больше знать ничего не знаю! — продолжал Бусыло.
— То-то! На будущее держи язык за зубами! Пошли! — и Лука первый двинулся по улице в направлении к Пушкинской.
— Что такое? Фонарей стало меньше!
— И на моей стороне нет! — отметил Лука, подразумевая под «своей» деревянный забор, откуда он предполагал вести наблюдение.
— Перегорели, что ли? — спросил Бусыло.
— Наверно, — согласился Лука. — Стой, слышишь, под ногами скрипнуло. Посвети зажигалкой, Левка!
Вспыхнула зажигалка. В ее неровном свете замерцали тонкие, хрупкие кусочки разбитой лампочки.
— Нам лучше, — подумав, сказал Зернов и понизил голос: — мы-то увидим, а нас — нет. Да и безопасней. Ну, по местам!
Бусыло и Зернов заняли место на пролете между вторым и третьим этажом, намереваясь обрушить кирпичи на голову Михаилу.
Лука встал за забор, сквозь пролом видя улицу и далекие горящие фонари над пустынным тротуаром. «Да, а чем же? — спохватился он. — Хорош я работничек! Мизинцем-то Мишку не свалишь. Чем же?» И тут он нащупал прямо у пролома увесистый кол, вывороченный Эдиком из ограды еще в прошлый раз.
И Лука повеселел.
XV
Эдик осторожно обследовал платформу вдоль вокзала, увидел около таможни капитана Домина, узнал его по широким плечам, словно слитым с головой. Тот и поворачивался как бы всем туловищем. Прошли таможенники. Долетел разговор:
— Я хоть бы что. А Михаил Варламович так серьезно говорит ему: «У какого портного костюм шили?» Тот плечами пожимает, говорит, мол, в ателье. А Михаил Варламович положил ему руки на плечи, у того скула так и отвалилась. Михаил Варламович просит его снять пиджак. А у того руки отнялись. Помогли мы снять пиджак. Михаил Варламович вспорол подкладку у плеч и спрашивает: «Интересно, в каком это ателье валюту вместо подкладки ставят под плечи?» Мы так и ахнули. И знаешь, чем он хорош? Не гордится, и всегда поделится опытом.