О личной жизни забыть
Шрифт:
– У тебя кожа наверно как у слон.
– Э! Э! Фильтруй базар!.. Ну иди еще извинись перед ней за меня. С тебя станется. – А-а! – Алекс с тем же безнадежным выражением, что и учительница, махнул рукой, мол, что с тобой говорить.
Они вышли в коридор.
– Между прочим, тебя сегодня с вещами увозят, – сообщила девушка. – Вскрылись твои старые преступления и все – прощай, Алекс!
Он остановился и обалдело на нее уставился.
– Да ты что, шуток не понимаешь. – Даниловна по-дружески толкнула его в плечо. Это было едва ли не первое ее прикосновение к
Куратор? Всю весну о нем было ни слуху, ни духу. И вот снова нарисовался.
Они прошли на крытую галерею, соединяющую учебный корпус со спальным.
– А как же экзамены? – вспомнил Алекс.
– Осенью сдашь. Тебе сейчас все равно их не сдать.
В мальчиковой спальне сильно было засилье цветных глянцевых пятен. У изголовья каждой из шести кроватей на стене красовались вырезанные из газет и журналов фото. По заведенному порядку каждому воспитаннику разрешалось повесить не больше трех картинок – только Хазин повесил себе пять, доказав классному руководителю, что если Копылов повесил одну, то он за счет этого может повесить себе на две больше. В основном это были снимки обнаженных красавиц и культуристов и только у Алекса висел тихоокеанский атолл с пальмами и сверкающей водной гладью. Еще у каждого из ребят имелась своя книжная полка, на которой стояли учебники и беллетристика.
Пока он бросал в сумку рубашки и носки, Даниловна разглядывала его книги и журналы.
– Покажи мне ее фотографии? – вдруг попросила она.
– Чей? – не понял Алекс.
– Ну той девчонки из Коста-Рики. Пацаны сказали, что есть у тебя.
– В тумбочке. – Он даже не стал отходить от шкафа с одеждой.
Староста открыла тумбочку. Достала из пакета и внимательно просмотрела все фото Камиллы.
– Ты с ней целовался?
Вопрос что называется в лоб. А можно ли то, что было с Камиллой назвать настоящим поцелуем? Да и с какой стати он должен отвечать?
Алекс присел на стул переобуться.
– Какие еще вопросы?
– Ну как хоть зовут скажи.
– Камилла. Довольна?
Даниловна вытащила из ящика медальон, который при бегстве из Лимона оказался у него в кармашке рубашки.
– Это от нее?
– Нет, от мамы. Он не открывается.
Староста что-то зацепила ногтем и медальон открылся.
– Да запросто открывается. Тут какая-то штука. Из золота, что ли? – Она с удивлением смотрела на чип внутри медальона.
– Потом посмотрю. – Алекс мельком глянул на желтую плоскую штучку, закрыл медальон и сунул себе в карман.
Зацепин поджидал их на стоянке для машин. С Алексом они как всегда не обменялись ни приветствием, ни рукопожатием, зато Даниловне «дядя Альберто» улыбнулся, как улыбаются симпатичным женщинам.
– Не жалко расставаться с этим врединой?
– Очень-приочень жалко, я его еще не слишком достала, – задорно откликнулась староста.
Алекс недоуменно переводил взгляд с одного на другого – все слова ему были понятны, саркастический тон тоже, а вот со смыслом сказанного пока было не очень.
– А
– Родители домой возвращаются.
– Ого! Поздравляю! – оценил новость капитан. – Это сколько же их не было?
– Почти два года. – Лицо Даниловны и в самом деле сияло, как капот новенькой иномарки.
6
– Почему ты не спрашиваешь, куда мы едем? – поинтересовался Петр, как только они выехали за ворота интерната.
Алекс ответил не сразу, предпочитал равнодушно смотреть в окно.
– Наверно, к моей бабушке.
– Пятерка за догадливость. – И куратор надолго замолчал, чтобы зря не метать бисер перед малолетним злюкой.
Они действительно ехали к Евдокии Никитичне, матери отца Алекса. Предварительно Петр уже побывал там, навел нужные мосты. Бабе Дуне еще осенью представитель военкомата сообщил о гибели сына, при этом вскользь сказав, что ее невестка и внук живы, но находятся вне России. И Евдокия Никитична, не очень жаловавшая жену сына, решила, что Ирина успела развестись с ее сыном, ну и конечно в нищую Россию уже никогда не вернется и внука, разумеется, тоже не отдаст.
Неожиданный визит Зацепина и сообщение о наличие совсем рядом родного внука вызвал в пожилой женщине такой взрыв эмоций, что капитану едва удалось уговорить ее подождать до конца мая. Да и нужно было как-то подкорректировать весьма щекотливый вопрос о бытовых кондициях для своенравного подростка. Небольшой, опрятный домик из трех крохотных комнат и застекленной террасы, содержал массу вещей вполне экзотических даже для коренных москвичей и мог стать камнем преткновения для вчерашнего латиноса. Через пару дней все это, можно не сомневаться, придет в норму, но Петр порядком опасался за первое сильное отторжение Алексом российских деревенских реалий.
В дрожь привело Зацепина даже постельное белье, которое он подсмотрел, заглянув в комод, пока баба Дуня выбегала выгонять с огорода соседских кур. Совершенно чистое, оно за долгие годы пользования истончилось до полной прозрачности. Черно-белый телевизор, пустой холодильник-тумбочка и обилие икон довершали тревожный баланс. Светлым пятном явился примыкающий к террасе кирпичный санузел, который своими руками возвел Сергей Копылов перед самым отъездом на чужбину. Здесь была и ванна, и унитаз и титан для горячей воды, но за пятнадцать лет все это теперь держалось на честном слове и, чтобы просто принять душ, необходимо было проявить известную сноровку.
Ну и конечно, шестифутового недоросля затруднительно было прокормить целое лето на бабушкину пенсию. Поэтому, кроме двух смен постельного белья, электрочайника и видеоплейера, Петр вез еще поддельные накладные, по которым собирался передать Евдокии Никитичне некую сумму, якобы выдаваемую армейским интендантством на содержание Алекса. После приятного во всех смыслах вояжа в Западное полушарие у него образовались некоторые валютные излишки, которые позволили ему не только сохранить свою сталинскую квартиру, но и понести такие вот филантропские расходы.