О любви по-разному
Шрифт:
И тут одна из дворовых девок разнесла по дому новость, что в лавку к Митрофану приехал какой-то франт и привез всякие модные штучки аж из самой столицы. Вот и отправилась Маришка посмотреть, что же там такое, раз даже прислуга шепчется. Но до самой лавки она не дошла, точнее, дошла, но внутрь не вошла: остановилась у входа, у которого стояло большое зеркало в золоченой раме. Остановилась и замерла, разглядывая себя. И так себе понравилась, что и отойти в сторону не смогла, опомнилась только, когда какой-то человек оттолкнул её и занавесил зеркало темной тканью.
– Что вы себе позволяете?! – Маришка в сердцах топнула ногой, подняла взгляд на грубияна и замерла, как до этого перед зеркалом. Мужчина, а это был именно мужчина, оказался таким, какого она себе представляла своим супругом с самого детства. Но главное, он не хмурился, а смеялся, глядя на то, как Маришка сердится.
– Зеркало это не простое, а хитрое, – произнес он, отходя в сторону. Взгляд её, словно прикованный, проследовал за ним. – Оно показывает все желания того, кто в него смотрит. Интересно, что же там увидела столь прекрасная девушка?
Маришка зарделась, словно у неё спросили что-то неприличное, и улыбнулась.
– Вас.
***
– Такими темпами…
– Всё-всё, заканчиваю. Порно не будет.
***
Через неделю Маришка сбежала из дома с тем самым мужчиной – Олегом. Вот только отъехать далеко от города она не смогла. Сначала у неё началась головная боль, затем всё тело пробил озноб, потом начали отниматься руки и ноги, и вот тогда она вспомнила Анну и рассказала об этом Олегу. Тот грустно покачал головой, велев вознице разворачивать повозку. И чем ближе был город, тем лучше становилось Маришке.
– Мне жаль, – произнес Олег, как только они миновали городские ворота, – но я не могу остаться, как бы ни любил тебя, но напишу записку Митрофану, он отдаст тебе то самое зеркало, и ты сможешь видеть меня в любой момент, когда только пожелаешь.
Маришка ничего не сказала в ответ, забрала записку и вернулась домой к отцу. На следующий день ей привезли зеркало, а через год она умерла от неизвестной болезни, буквально выпившей её силы. И никто – ни отец, ни доктора, ни единый человек – не знал, что каждый раз, как только Маришка оставалась одна в комнате, она снимала с зеркала серое покрывало и смотрелась в него, не в силах оторваться от собственного отражения, но видя в нём совсем другого человека.
***
– И в чем смысл истории? – Вовка встал, подошел к зеркалу, напротив которого стояла Модница, и заглянул в него.
– А смысл в том, что дух Маришки так и остался бродить по городу, а точнее – по этой улице, разыскивая Олега и желая отомстить ему за такой подарок. – Я подошла к Вовке и взяла его под руку, оттаскивая от зеркала.
– Ну, гуляет. Её кто-то видел? – Он вывернулся и посмотрел на часы на здании главпочтамта.
– Говорят, что показывается она только лишь мужчинам, похожим на её Олега. Вот только тех мужчин потом никто не видел.
– И откуда тогда информация?
– Не знаю, но на то это и городская легенда. – Я пожала плечами. – Все знают, а источник неизвестен.
– И ладно. Было интересно, но мне пора. Там, – Вовка махнул рукой в сторону оперного театра, – уже машина должна стоять. Можешь меня не провожать, я потом звякну, как до дома доберусь. Или напишу.
Он чмокнул меня в щеку, как делала всегда при прощании – еще с младших классов, – и убежал.
Нужно ли говорить, что Вовка так и не позвонил, а через неделю на его странице во ВКонтакте появилось объявление о пропаже. Он сел в самолет, но дома так и не появился, и оба его телефонных номера электронным голосом сообщали лишь, что абонент находится вне зоны действия сети…
***
А в сером-сером городе на серой-серой улице стоит серое-серое зеркало, в которое смотрится серая-серая модница. И не найдет путь домой мужчина, который посмотрится в то зеркало.
Неравный брак
– Я не хочу! Мама! Зачем?! Зачем ты это делаешь?! Я не пойду за него, я лучше в речке утоплюсь! Вот пойду сейчас, – Анна рывком поднялась с колен, утерла слезы рукавом простой домашней рубахи и, шмыгнув носом, посмотрела в глаза матери, – и утоплюсь!
– Утопится она, вы посмотрите на неё! – Емельян, повинуясь материному кивку, схватил сестру и повалил на кровать, пытаясь силой унять длившуюся последние несколько часов истерику. – О семье подумай, дура!
– Семья?! – продолжала кричать Анна, пытаясь вырваться из почти богатырских объятий брата. – А что мне семья, которая продаёт меня, словно кобылу какую?! Словно свинью на рынке в базарный день! Не спрося меня продаёте ведь! Не спрося… – Она внезапно перестала вырываться, вся словно бы обмякла и заплакала в голос. – Старику продаёте. За что? Матушка? Емелюшка? За что?
Ольга Николаевна поднялась из кресла, в котором сидела всё то время, пока у дочери была истерика, подошла к кровати и, присев на край, погладила Анну по голове.
– Ты не серчай, доченька, – проговорила она, отодвигая сына так, чтобы тот не мешался, – мы не со зла. Но ты должна понять: генерал Прокофьев – человек с деньгами и связями, а мы после смерти твоего отца, упокой Господь его душу, разве что на паперти не побираемся. Емеля вон не по чину своему простым писарем служит, но денег всё равно не хватает. Доченька, – Ольга Николаевна снова погладила всхлипывающую Анну по голове, – прими моё материнское благословение и мой совет: иди под венец, а там сама увидишь, что не всё так плохо. И приданого за тобой Иван Трофимович не просит, ты ж у нас девушка видная, первая красавица. Всё будет хорошо, дочка. Вот увидишь, всё будет хорошо. Не такой уж он и старик-то…
Анна слушала материн голос и думала лишь о том, что семье её конечно будет хорошо, а вот ей… Мысль свою она не додумала, уснула с тем, чтобы проснуться рано утром от суеты в доме, готовящемся к предстоящему венчанию генерала Прокофьева Ивана Трофимовича семидесяти восьми лет от роду и дочери погибшего от лихорадки восемь лет назад писаря при местной канцелярии Митрофанова Степана Григорьевича – Митрофановой Анны Степановны семнадцати лет от роду.
***
Венчание было пышным. Анну нарядили в шелка и золото, покрыли голову белою фатою и подвели к разодетому в парадный фрак жениху, в нетерпении ожидавшему её у алтаря. Батюшка читал молитвы, служки держали венцы, кто-то из гостей всхлипывал, кто-то громко сморкался, были и те, кто шептался, но ни один не высказался против.