О любви. Истории и рассказы
Шрифт:
Люба смотрела во все глаза, стараясь обнять, охватить эту красоту. Она даже не замечала руку Алексея на своем плече.
– Какие красивые… Самые красивые… Праздничные, – лопотала, как трехлетнее дитя, Люба.
– Тебе нравится? – сразу сообразил Алексей. – Нравятся елки? Так пойдем, выберем?..
За одно мгновение восхищение уступило место ледяному гневу. Люба резко вывернула плечо и зло, с прищуром взглянула на ненавистного Алексея:
– Нет! Понимаешь? Нееет! Мне не нужна елка, не нужен ты, никто не нужен! Потому что ты – леший, слышишь? Не принц, а леший,
Люба с силой поправила съехавшие лямки сумки и походкой важной цапли направилась к магазину. «Ну почему он такой чудной! – злилась девушка. – Хоть бы каплю ума. А еще подающий надежду инженер! Неужели он не знает, что у мамы аллергия на хвою? В прошлом году притащила крохотную веточку, и Новый год встречали в больнице».
Алексей смотрел вслед, складки на переносице вздулись бугром. Куда делась его Люба? С которой он дружил, которую любил? Болезнь мамы, как холодная стена, встала между ними. С каждым годом она отдалялась, становилась замкнутой, чужой. Алексей прокручивал в памяти воспоминания. Где он ошибся?
Люба бродила по магазину. В корзинке безжизненно распласталась шапка. Покупатели, разгоряченные акциями и жаждой великого обжорства, носились из отдела в отдел. Большие телеги измученно скрипели под тяжестью аппетитов. Горошек по акции был выложен перед кассами. Аккуратные баночки стояли пирамидой с большим красным ценником. Но покупать его не хотелось. Ничего не хотелось.
Прелестницы-елки никак не шли из головы. Она вспомнила отца. Как они каждый год ходили всей семьей выбирать елку. О! Это был особый ритуал. Папа скептически осматривал каждую красавицу, потом, закрыв глаза, с удовольствием вдыхал аромат каждой претендентки. Финалисток папа простукивал по стволу, прислушивался к звуку, шепоту веток. Наконец, с нашего с мамой одобрения, говорил:
– Вот эту! Только, голубчик, аккуратней. Чтоб ни одна иголочка не упала.
Отец никогда не торговался.
– Мы ж не рабыню покупаем, а царицу! – Руки с раскрытыми ладонями чуть поднимались вверх – и Люба ясно представляла корону для королевы праздника.
Все елочки, выбранные отцом, были маленькими, аккуратными и пышными. Сейчас Люба понимала причину этой театральности на елочном базаре. Отец искал самую недорогую, но достойную.
Пять лет назад папы не стало. Он умер за два часа до Нового года, как назло, под новогодней елкой. Мама перестала ходить. Обожаемый хвойный запах стал смертельно опасным для этой хрупкой женщины.
Но Люба все равно любила елки. Любила – как отца: всем сердцем, всей душой.
Утро. Новый год. Любушка сладко потянулась. Солнечный зайчик приветливо уселся в ногах.
Все-таки Новый год. «Ура» – пусть не самое громкое и радостное. Но настроение упрямо карабкалось вверх. Люба спустила ноги с дивана и по детской привычке соединила большие пальцы. Удивительно, но хотелось встать и умыться. Хотелось что-то делать. Даже мама в это утро не капризничала в ванной: за час управились и с душем, и с туалетом. Гречневая каша с молоком опять сползла на плитку. Да и ладно! Сегодня все равно генеральная уборка.
– Люба, Алексей-то
– Да ну его! – огрызнулась Люба. В душе и без того скребли кошки: после встречи возле супермаркета Алексей не появлялся.
– Любушка, что ты так про него? Про Лешу все хорошо отзываются. Тебе тяжело одной, я же вижу…
– Ма-а-ам! – повышая голос, оборвала Люба. «Кому мы нужны? Особенно ты!» – чуть не сорвалось со стиснутых губ. – Ешь, – скомандовала дочь.
День плелся к вечеру. Полы тщательно и с остервенением вымыты, плита таки сдалась на милость «Пемолюкса» и затравленно блестит, праздничный оливье изрублен в мелкую крошку и томится в холодильнике. Осталось горячее и бутерброды. Бутербро-о-оды! По папиному рецепту. С килечкой. От одной мысли теплело в животе. Черный хлебушек слегка подрумянен на сливочном масле, яичко разрезано вдоль, ровным овальным кружочком кладется на хлебушек. Килечка, «раскрытая» как книжка, уложена на яйцо. А сверху – лимонный сок. И вот теперь – запекать в духовочке буквально минуту при высокой температуре, чтобы рыбка блестела желейной пленочкой. Папа был гурман. С папой все было по-другому.
Бутерброды были на подходе, когда раздался звонок в дверь. На пороге стоял Алексей. Не один. Рядом стояло оно. Дерево. Крепко укутанное простыней в застиранный подсолнух. Сердце с грохотом покатилось в пятки. Люба слышала, как мама подъезжает сзади на кресле.
– Мама, не-е-ет! – Вопль сотряс лестничную площадку.
Люба выскочила из квартиры и с медвежьей силой отпихнула Алексея к лестнице. Перед спуском тот попытался затормозить, но Любе это лишь прибавило сил.
– Чудище ты подъездное! Нам нельзя елку. Нельзя!
Сбитый с толку парень практически ехал вниз. Голова кивала в такт ступенькам.
– Я знаю! – Наконец ему удалось вцепиться в перила. – Стой! Стой, сказал.
Люба опешила от приказного тона.
– Вот так. Стой где стоишь! – Алексей перевел дыхание. – Я знаю про аллергию.
– Так какого Лешего?!
– Во-первых, меня зовут Алексей, можно просто Леша. Во-вторых, я знаю про аллергию. И, в-третьих, пахнет горелым.
– Конечно, пахнет горелым, я счас тебя как огрею! – Люба сжала кулак и ясно уловила запах подгорающих… бутербродов. – Да чтоб тебя!
Девушка рванула в квартиру. Мама выглядывала из дальней комнаты. Любу колотило в приступе злобы. От густого горелого запаха мутило. Спасая несчастных килек, Люба слышала, как закрылась входная дверь. В зеркале отразился Алексей. Он нерасторопно снял обувь, повесил дубленку поверх ее пальто. И начал разматывать ТО САМОЕ.
Любопытство раздирало изнутри, Люба вышла в коридор. Алексей чуть улыбался, румянец предательски подкрасил щеки. ТО САМОЕ внутри шелестело. Уверенными движениями парень размотал ткань. Под простыней блестел слой целлофана. А под ним зеленела березка. Небольшая худющая березка с листочками. Люба подошла ближе. Листочки были вырезаны из бумаги и закреплены на тоненьких березовых веточках.