О людях и самолётах 2
Шрифт:
«Пресс-служба Пентагона опубликовала заявление о том, что командование ВВС США отдало приказ о приостановке полётов над всей территорией страны. Причиной явилось резкое повышение аварийности на всех типах летательных аппаратов. К счастью, обошлось без катастроф и жертв. Эксперты пока затрудняются назвать причины этого беспрецедентного явления, начато расследование».
«Хе-хе, – вяло подумал Артемьев, – шейхи керосин им что ли ослиной мочой бодяжат? Теперь и на их улице праздник…»
Пошёл репортаж с какой-то американской авиабазы, Артемьев
«А там-то они откуда?!» – с удивлением подумал он и вдруг рассмеялся. Он налил полный стакан пива, подошёл к экрану и чокнулся.
«Всё правильно, как это я забыл? Пересадка в Вене! Этого я не учёл, но так, пожалуй, будет даже лучше. С приездом, маленький брат!»
Случай на Патриарших
Был тот ранний час, когда город казался нарисованным пастелью, исчезали острые углы зданий, куда-то прятались рекламные щиты и путаница троллейбусных проводов. Свежий ночной ветер вымел из города вечернюю усталость, головную боль, табачный дым, и бензиновый чад. На смену им пришёл запах влажного асфальта и зелени. Город спал крепким предутренним сном. На пустынных бульварах бродили сонные голуби и перемигивались жёлтым светофоры.
В этот волшебный час, когда ночь уже ушла, а утро ещё не вступило в свои права, бронзовый Пушкин неслышно спрыгнул с пьедестала, одним движением надел цилиндр и стремительно пошёл по Тверскому бульвару.
Напротив угрюмой громады нового МХАТа он задержался.
– Поторопитесь, милостивый государь Сергей Александрович, нас ждут!
Поэты свернули на Большую Бронную, миновали отделённый от улицы чугунной решёткой сквер, французскую кондитерскую, какие-то учреждения и вышли на Патриаршие пруды.
Если бы на Патриарших в этот час оказались люди – влюблённые, милицейский патруль или какой-нибудь бродяга – они увидел бы фантастическое, невозможное зрелище. Сквер, окружающий пруд, был заполнен памятниками.
На углу сквера, к киоску с пивом и датскими сосисками был привязан громадный боевой конь Юрия Долгорукого, ещё какие-то бронзовые и каменные ездовые животные. Только что подъехавший маршал Жуков попытался привязать свою лошадь рядом. Княжеский жеребец злобно фыркнул, кося глазом, и начал приплясывать у привязи.
– Ты бы убрал лошадку-то свою, боярин, – прогудел Долгорукий, – а то затопчут ненароком. К маршалу тут же подскочили двое чугунных военных с неизвестных скульптурных групп и увели его лошадь в сторону. Один из них в довоенной форме с почти неразличимым от времени лицом почему-то был выкрашен серебрянкой, а другой нарядно блестел свежей зелёной краской.
Около памятника Крылову, который поленился встать со своего кресла, собрались литераторы. Два Гоголя, один грустный, больной, с длинным носом и нависшими на лицо волосами, а другой упитанный, осанистый, наседали на Маяковского.
– Двое
Тихонько разговаривали Лермонтов, Фадеев и неестественно худой, сутулый Чехов с Камергерского.
Неподалёку, как всегда, шумели большевики. Полтора десятка разномастных Ильичей, мрачный Дзержинский в длиннополой шинели, Киров, Ногин, Калинин. Вожди оживлённо жестикулировали, но в паузах непроизвольно принимали привычные позы, указуя в светлое будущее руками. У некоторых в руке была зажата кепка или шапка.
Со Спиридоновки широким мужским шагом вошла Надежда Константиновна. Заметив её, вожди примолкли. Надувшись, они косились друг на друга – к кому первому подойдёт супруга? Крупская про себя вздохнула и пошла к мужьям, вежливо раскланиваясь на ходу.
На лавочке в нелепой позе застыл Воровский.
– Эк вас, батенька, скрутило, – посочувствовал ему Боткин, – и то, столько лет в такой позе простоять! Давайте я вам хоть массаж сделаю…
– Оставьте, – махнул чугунной рукой Воровский, – какой уж массаж памятнику! На «Серп и молот», видно, пора, на переплавку…
– Эй, а вы кто такие?! – профессионально прищурился Железный Феликс.
– Мы это… пороки, с Болотной площади, – пропищало существо с длинным, как у Буратино, носом и косыми глазками. – Знаете, «Дети, жертвы пороков родителей?»
– Тогда вам, наверное, на Манежную надо, там памятники животным собираются, медведи всякие, уточки, собаки. Знаете, где уродцы Церетели стоят?
– Не-е-е… Они кусаются, ходили уже… Говорят, идите вы к Шемякину! – прогундосило существо в противогазе и галстуке-бабочке.
– Ну тогда – на Новодевичье, там у кладбищенских сбор.
– В прошлом году мы туда и пошли, а там Никита Сергеевич как нас увидел, заругался: «Что?! Опять эти пидорасы?!» Дяденька Дзержинский, не гоните, а? Можно, мы с вами? Мы тихонько, в уголке постоим…
– Ну, что ж, бояре, – зычно произнёс князь Пожарский, выйдя на середину, – все в сборе? На правах старейшего памятника Москвы позвольте открыть наше ежегодное собрание.
– А где государь-император Пётр Алексеевич? – спросил кто-то. – Такой, помнится, видный был, со штурвалом корабельным…
– Не придёт он сегодня, – пояснил его ближайший сосед, князь-анархист Кропоткин, – просил передать, чтобы не ждали. Сказал, будет Церетели ловить. Может, хоть этой ночью повезёт.
– Как же, поймаешь его, он хи-и-трый! – осуждающе произнёс старичок Тимирязев. – Феликсу Эдмундовичу бы поручить…
– Господа, господа, не отвлекайтесь! Солнце уже встаёт, времени в обрез! На повестке дня у нас один вопрос. Памятник Булгакову, Михаилу Афанасьевичу.
– А он кто? – спросила женщина в ватнике и сапогах. Она была с памятника участникам восстания 1905 года на Пресне и слабо разбиралась в литературе.
– Вот, господа-товарищи – неожиданно ехидно заметил кудрявый Блок, повернувшись ко фракции большевиков – эта самая кухарка у вас 70 лет государством и управляла!