О маленьких людях
Шрифт:
— А бандиты кто?
— Бандиты?.. Кто ж их знает… Видал я вот в цирке недавно… плясали танец бандитов… в кепках и с красными галстухами на шеях…
— Ну, вот и брешешь… Это плясуны просто! Ты перепутал, наверно, чего-нибудь или не понял как следует… Если он плясун, так зачем ему революция?
— Это, конечно, — соглашался Мишка, — только, надо бы разузнать про такое дело основательней… Знаешь — вот… спросим-ка у Сахарова — он большой и должен все до ниточки знать об этом!..
— Ладно… Вот только
Сахаров — почтальон вокзальной почты — угрястый и добродушный малый, был самым задушевным приятелем Мишки и Васьки. Всегда веселый и неунывающий, он соглашался на всякие рискованные предприятия ребят, затеваемые, с целью насолить начальству; любил Сахаров потолковать и о неравенстве между богатыми и бедными, любил поругать за глаза все начальство, начиная от губернатора и кончая дежурными по телеграфу.
— А вот, ведь, в глаза не скажешь, — подзадоривали его иногда ребята.
— Скажу, хлопцы, — улыбался Сахаров, — будет время — скажу… Но только — лучше помолчать до поры до времени… А так-то — что ж без толку трепаться?
А ругал он телеграфное начальство не без дела: за Мишку крепко крыл начальство Сахаров.
Мишка самоучкой на Бодо и Юза по ночам учился, Мишку били по утрам за самовольство, грозили выгнать со службы, ежели он — Мишка — хоть еще раз подойдет к аппарату; дежурные чиновники ухо вертели, приговаривая:
— А, будешь? Будешь, пащенок ты эдакий?.
Мишка дергался, извивался, клялся и зарок давал:
— Ой, дядиньки, по гроб жисти не подойду к аппарату.
А ночью снова залезал на высокий стул и принимался за старое.
А когда Мишка дежурил, однажды ночью, за одного нализавшегося в стельку юзиста, отскакивая при приближении дежурного в сторону от аппарата, Сахаров гордо прохаживался по телеграфу, подходил поминутно к Мишке и с важностью спрашивал:
— Ну, сыпешь?
— Сыплю, — отвечал Мишка, и рожа Мишки расплывалась в сплошную улыбку.
— Смотри, чтоб дежурный не заприметил!
— Плевать! Он уже после одиннадцати заваливается спать до утра!
— То-то, что — до утра, а с этой крахмальной души возьми непременно полтину за дежурство.
Жили дружно и разница лет не мешала дружбе.
— Ну, пойдем что ли? — сказал Васька, складывая склеенные конверты в ящик.
Внизу — длинные столы, на столах шнурки, печати, сургуч, ящики короткие, ящики длинные, и письма, письма, письма.
Из углов сургучная паль в нос вползает вертящая, назойливая…
— Работаешь?
— Да, надо, ребятки, надо… Человек сотворен для работы и в ней вся его радость, значит…
Васька толкнул Мишку в бок:
— Ну?.. Спрашивай!
— Спрашивай ты сам!
— О чем это, ребятки? — поинтересовался Сахаров.
Мишка крякнул и с важностью пробурчал:
— Да
— О какой такой жизни?
— Ну, о большевиках, значат… Интересно знать нам, что есть большевики?
— Большевики-то?.. Гм… Как вам сказать?
— Чьи они?
— Та наши ж!.. Доподлинные — кровь от крови… Наши ж — рабочие.
— Они в кепках?
— Да, разные есть, — не дослышал Сахаров, — есть и крепкие, есть и хлибкие, а только — други они рабочему люду!..
— Так… А чего хотят они?.. Добиваются к чему?
— Чего?.. Вот дурень, ну, а если он рабочий так чего ему хотеть больше, как облегчения жизни. Рабочему — известное дело: дай жизнь человеческую… Вот ты, примерно… Ты и на Юзе и на Боде, что называется, по всем правилам дуешь, в роде как на манер заправского чиновника!.. Так-с!.. Сыпешь, говорю, а тебе чин дают? Н-нет. А дадут его? Тоже — нет! Почему? Да оттого, что ты без образования… В том то и штука, а большевики — они для всех хотят сделать этот чин доступным… Значит и выходит, что ты — дурак…
Почему это выходило именно так, — Мишка никак не мог додуматься, однако с этого дня он начал молить бога дать большевикам победу.
— Господи, Сусе, — крестился Мишка, — помоги ты этим людям одержать верх над врагами…
Наступила осень.
Из дымных харьковских окраин рабочих глянул суровый и строгий Октябрь, глянул задымленным главой и — расцвел в пороховом дыму невиданно красными лозунгами.
Сверкнул солнцетканными прожекторами и гаркнул мощно, взрывчато:
— Да здравствует власть рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!
И звонкоголосьем ринулось:
— Да здрав — ству—ет!
В один из октябрьских тревожных дней проснулся Мишка от грозовых выбухов, сотрясающих рамы дома.
Сбросил Мишка с лежанки ноги, вскочил.
— Чего? — забормотал он с просонья.
А мать по комнате прохаживается в беспокойстве, пальто одела, повязалась платком по старушечьи, — в глазах тревога свернулась.
— Ты, Мишенька, сегодня уж не ходи, на телеграф-то!..
— Чего?
— А так, неладно у нас в городе!
— Что неладно-то?
— И сама не знаю что. А только ходить тебе на службу — не след!
— Ерунда, — произнес Мишка и «ерунда» почему-то басом сказал, а потом почувствовал себя большим и серьезным.
Быстро натянув на плечи подбитое ветром пальто и всунув ноги в стоптанные сапоги, Мишка выскочил на улицу и вприпрыжку побежал по гулким и промерзлым тротуарам.
В воздухе носилось что-то особенное, необычайное.