О, марсиане !
Шрифт:
Зуй деликатно сделал вид, что не прочитал его мыслей.
– Будем надеяться на лучшее, - сказал он оптимистическим тоном. Кстати, Геннадий, за нашей увлекательной беседой я забыл, с чем к вам обратился. У меня похитили чемоданчик с прибором, чрезвычайно ценным для исследований и небезопасным для людей, окажись он не в тех руках. В милиции чемоданчик случайно не попадался вам на глаза?
– Определенно нет. Там, правда, был один подозрительный тип, которого мы по дурости приняли за марсианина. Он сошел вчера с поезда.
– Ага. Каков он из себя?
–
– Возможно, вы оказали мне большую услугу. Теперь мне надо поторапливаться. Дайте мне свой телефон, непременно свяжусь. Обещайте, однако, сохранить нашу встречу в тайне.
У Будушкина вытянулось лицо.
– Я полагал...
– начал было он, но оборвал себя.
– Конечно, - сказал он сухо, - если вы требуете, я буду молчать.
– Не требую, а прошу. Еще не настала пора для открытого контакта. Да я и не имею права вступать в него по своему почину. Это вопрос государственной важности, решать его должны в центре.
Они пожали друг другу руки и расстались.
О СОДЕРЖАНИИ МАРСИАНСТВА
Звонский опал плохо - снились кошмары. Является он в редакцию, а там за столом шефа восседает марсианин с чулком на физиономии, бластером поигрывает. "Нам, - говорит, - надо, чтобы ты сочинил оду о Марсе, да чтоб не хуже, чем у Державина".
– "Увольте, я од в жизни не писал". "Ай-яй-яй, нехорошо обманывать, ничем другим ты и не занимался".
– "Как же я напишу, если о Марсе представления не имею?" - "Это не обязательно, ты поэт, вообрази, как там все прекрасно".
– "Не стану я, делайте со мной, что хотите!" - "Мы тебя не тронем, не бойся, мы гуманисты, - хрипит марсианин ласково и манит его пальцем.
– Видишь домик там, напротив?" прицелился бластером, мелькнула ослепительная вспышка, и от домика осталась груда пепла. "Видишь водокачку?" - от нее тоже остался пепел. "А там, кажется, новая аптека..." - "Напишу, - заорал Звонский, - напишу оду не хуже державинской!" И разбудил себя собственным криком. Однако успел еще увидеть, как марсианин, удовлетворительно хмыкнув, стянул с себя чулок - лицо было чертовски знакомо, но припомнить, кому оно принадлежит, Звонский не смог.
Полежав с минуту, отдышавшись, он поднялся, прошел в ванную, долго держал голову под струей холодной воды. Потом направился в кухню. На газовой плитке закипал чайник. Стол был накрыт к завтраку. Жена сидела за швейной машинкой.
– Доброе утро, Веста, - сказал он. Вестой ее назвал отец, большой любитель латинской древности.
– Здравствуй, - ответила она сухо.
– Хочешь есть?
– Вчера я пришел поздно, не хотел тебя тревожить.
– На окне кастрюля с гречневой кашей. Молоко на столе.
– Я тебе должен кое-что рассказать.
– Надеюсь.
– Ты смотрела вчера телевизор?
– Это так важно? Допустим, смотрела.
– Как тебе марсианин?
– Разве там был марсианин?
– Как же, в конце программы "Время".
– Ах, этот кретин с усиками.
– Почему кретин?
– Ну, не кретин. Что, он тебе понравился?
– Не об этом речь.
– О чем же?
– Дело в том, что происходят странные вещи.
– Где, у Лутохиных? Его жена по-прежнему корчит из себя мадам Рекамье?
– Странные вещи происходят в нашем городе. Я подвергся ночью ограблению.
– Не надо шляться по ночам. И потом, почему ты не скажешь: "Меня ограбили"? У тебя варварский язык. А еще поэт!
– Послушай, сейчас ведь ты не в институте и не на уроке российской словесности. Не воображай, что владеешь словом лучше меня.
– Тебе, Иван, недостает элементарной культуры, чтобы стать приличным поэтом.
– По-твоему, я дрянь?
– Я этого не сказала.
– Нет, ты скажи, я графоман?
– Ты профессиональный поэт районного значения. Так все о тебе здесь говорят, сам ведь знаешь.
– Злая ты баба!
– Какая есть. Не огорчайся, бывают ведь не только поэты, а еще пенсионеры по значению - республиканские, союзные.
Звонский рассердился и обиделся, как всегда, когда жена ставила под сомнение его дарование. Хотя и понимал, что выпад этот от настроения. В действительности она ставит его не ниже Евтушенко и считает верхом несправедливости, что его не зовут в столицу и что он вынужден пописывать стихотворные фельетоны в районной газете да изредка публиковать тоненькие лирические сборники в областном издательстве.
– Тебя даже не трогает, что меня ограбили?
– Что грабить при твоих-то заработках?
Эта реплика окончательно вывела Звонского из себя. Но он не успел решить, что предпочтительней: выложить ей все, чего она заслуживает, либо удалиться, хлопнуть дверью и заставить ее терзаться сознанием своей неправоты. Дверь распахнулась, влетел их двенадцатилетний сын Вова, ссора была погашена или отложена до подходящего случая.
– В чем дело, Вовик, почему ты ушел с уроков?
– забеспокоилась мать.
– Нет уроков!
– завопил Вова.
– Будет война с марсианами. Я иду добровольцем!
Родители переглянулись, ошеломленные. Веста отбросила шитье, вскочила, положила руку Ивану на плечо, инстинктивно ища у мужа опоры.
– Я тебе покажу добровольца!
– поднял голос Звонский.
– Не покажешь. Не имеешь права, когда Родина в опасности.
– Кто тебе сказал о войне?
– Все говорят. Алешка Сарафаненко, Верка Дубилова... Где мой лук со стрелами?
"Дубилов!
– вспомнил вдруг Звонский свой кошмарный сон.
– Его лицо".
– Ты что же, Вовка, на марсиан с луком собрался? Они тебя бластерами аннигилируют в два счета.
– Как ты можешь?!
– возмутилась Веста.
– Это же твой сын!
– Я и забочусь, чтобы он был вооружен как полагается.
– Шутить в такой момент! Весь ты здесь.
– Это не шутки.
– Па, а с чем надо на марсиан?
– спросил Вовка.
– С умом надо, милый, с умом. Война с марсианством - это война с предрассудками. Его можно победить только силой разума.