О Михаиле КедровеВоспоминания, очерки, статьи
Шрифт:
Весь вечер Ленин просидел на диване не двигаясь, охватив голову руками, погруженный в сказочный мир чудесных звуков. Как уходил Ленин, я не помню. Наверное, нас заставили лечь спать.
Мать была знакома с Надеждой Константиновной. Крупская приехала в Берн с Лениным, ей нужно было сделать операцию у профессора Кохера. Через несколько дней стало известно от Надежды Константиновны, что, вернувшись от нас, Ленин сказал: «Надя, как он играет!»…
Лозанна — тихий швейцарский городок на берегу Женевского озера (Las Leman). В начале 1914 г. мы переехали туда — отец хотел изучить не только немецкий, но и французский язык. Поселились мы, по обыкновению, на самом краю города — квартиры здесь были дешевле.
Тут рядом стояли два дома, похожие один на другой, оба назывались тогда «вилла Ружмон» (что значит «красная гора»). Мы поселились на вилле Ружмон-два, а напротив нас, на вилле Ружмон-один, жила семья большевиков Ривлиных — Лазарь Самуилович, его жена Елизавета Исаевна и их сын Юзя (Иосиф)…
Мы, мальчишки, ходили в народную школу, отец — в университет. Летом вспыхнула война. Все русские политические эмигранты раскололись на два лагеря — на оборонцев и пораженцев. Мне было тогда уже 10 лет, и я довольно хорошо разбирался в том, что оборонцы — это те, которые хотят победы царской России над вильгельмовской Германией, а пораженцы — это те, которые хотят поражения царя в этой войне, чтобы сбросить потом и его самого. В первые дни войны об этом только и говорилось, и мы были не менее взрослых захвачены нахлынувшими событиями мировой войны. Сама Швейцария как бы раскололась на две части: немецкая ее часть была на стороне Германии, против России, французская — на стороне Франции, а значит, на стороне России.
Помню, в самом начале войны родители собрались на реферат о войне, который для русской колонии в Лозанне должен был прочитать Плеханов. Я просился пойти с ними, уверяя, что хорошо уже разбираюсь во всем, но они меня не взяли, сказав, что это вещь серьезная, а не забава для детей.
Я слышал, что Плеханов оборонец, но знал и то, что он большой ученый и был когда-то крупным революционером. У тети Мери хранилась фотография, на которой Ляля, когда ей было пять лет, была снята с Плехановым в Италии. Плеханов стоит высокий, в соломенной шляпе и держит за руку маленькую, хрупкую девочку в беленьком платьице. Но Плеханова я не видел.
Когда родители вернулись поздно вечером с реферата, мать рассказала нам, как он прошел: «Мы сидели в самом конце зала. Когда Плеханов начал говорить, мы с папой услышали позади себя шепот: „Сидите тихо, не поворачивайтесь“. Это был Ленин, он, как нам показалось, не хотел сразу обнаружить своего присутствия, чтобы не помешать Плеханову высказать все до конца, раскрыть все свое предательство. Плеханов говорил долго, цветисто, призывал к поддержке войны против кайзеровской Германии, взывал к чувствам патриотизма. Когда он кончил, многие из присутствовавших, разумеется оборонцы, ему захлопали. Но тут вдруг порывисто поднялся Ленин. Для Плеханова это было, по-видимому, неожиданно, и он очень смутился, даже растерялся и, как нам показалось, испугался. Ну и досталось же ему от Ленина на орехи! И поделом — не будь изменником делу революции, делу интернационализма!»
Рассказывая это, мать от души смеялась и в лицах изображала, как Ленин просил их сидеть тихо и не показывать виду, что он тут, как он потом внезапно встал и пошел на трибуну, какое лицо было в тот момент у Плеханова и как Плеханов буквально застыл на трибуне с открытым ртом, увидя быстро идущего на трибуну Ленина. И хотя мы не были на этом реферате, но рассказ воспроизвел нам всю сцену очень выразительно и ярко, как это умела делать в таких случаях моя мать.
Мне снова хочется привести свидетельство отца. В своих воспоминаниях он писал: «Событие, о котором я хочу рассказать, имело место в сентябре (октябре по н. ст. — Б. К.) 1914 г., то есть вскоре после возникновения империалистической войны.
В Лозанну, куда я в то время перебрался на жительство, приезжал из Женевы Плеханов, чтобы в тесном кругу своих единомышленников сделать доклад о войне. Надо ли говорить, что доклад представлял исключительный интерес, и особенно потому, что было уже широко известно, что в вопросе о войне Плеханов, как и большинство вождей II Интернационала, занял предательскую позицию.
Почти все русские доклады происходили в Народном доме (Maison de peuple), небольшом и довольно невзрачном помещении. Это же помещение было арендовано и для доклада Плеханова. К назначенному времени народу собралось довольно много. В воротах Народного дома я встретил Владимира Ильича, беседующего с группой товарищей. Владимир Ильич, знакомя меня с товарищем Инессой (Арманд), сказал: „Вы, кажется, оба москвичи, знакомьтесь“. Также познакомил он меня и с товарищем Крыленко, известным тогда больше по кличке Абрам.
Я прошел в зал и занял место в одном из последних рядов, недалеко от входа.
Время шло, а Плеханова не было. Тут и там среди присутствующих начинали проскальзывать иронические нотки: „Не приедет! Не решится!“ Среди устроителей заметно было некоторое волнение… „Обещал, обязательно приедет… вероятно, поезд запоздал…“ Действительно, немного спустя по залу разнеслась волнующая весть: „Приехал, приехал… Идет сюда!“
Плеханов, окруженный целой свитой приверженцев и почитателей, медленно прошел через зал к трибуне. Он успел уже заметить, что вместо тесного круга товарищей в 10–15 человек, для которых приглашали его устроить собеседование, собралась чуть ли не вся русская колония. Впрочем, такое обстоятельство мало смутило его. Он начал доклад с экскурса в гоголевские „Мертвые души“. „Ваше почтенное собрание, — с ехидной улыбкой и точно любуясь собой говорил он, — напомнило мне происшествие, имевшее место с Чичиковым, который, путешествуя в гости к Манилову, спрашивал проезжавших мужиков: „Далеко ли тут деревня Заманиловка?“ И получил ответ: „Маниловка, может быть, а не Заманиловка? Заманиловки никакой нет…“ Вот и мне хочется задать вам тот же самый вопрос“.
В начале доклада я, повернувшись в сторону, заметил Владимира Ильича, который сидел пригнувшись, будто прячась за моей спиной. Приход его, видимо, не обратил на себя внимания.
— Сидите прямо, не оборачивайтесь, — довольно строго сказал мне Ильич.
Он не хотел смущать своим присутствием Плеханова и стеснять его открыто высказывать свои социал-шовинистические взгляды.
Успех Плеханов имел большой, и немудрено, так как среди разношерстной публики большинство составляли интеллигенты и буржуа, приехавшие из Кларана, Монтрё, которым льстила основная мысль Плеханова о спасении при помощи русских казаков и свободных республиканских войск Франции западноевропейской цивилизации, попираемой германским фельдфебельским сапогом.
Кстати сказать, первой части речи, в которой Плеханов обличал предательство германской социал-демократии и ее вождей, усиленно аплодировал и сам Ильич.
Но вот Плеханов окончил свой доклад, и не успели смолкнуть бурные аплодисменты, как Владимир Ильич вскочил со стула и попросил слово. Какое впечатление произвело на Плеханова неожиданное появление Ленина, который жил в то время в Берне, судить не берусь. Теперь он с большим правом смог жаловаться на Заманиловку.
В пламенной, бичующей речи Ленин разоблачил непоследовательность и фальшь плехановской точки зрения, забвение им самых элементарных марксистских истин…
— Плеханов вполне правильно критиковал германских социалистов, — говорил Ильич, — за их поддержку кайзера и войны, но защищать подобные же действия французских патриотов, оправдывать участие их в правительстве, принимать всерьез мошеннические выдумки о нападающей и обороняющейся стороне недостойно революционного марксиста. Ведь начавшаяся война не являлась неожиданной, даже срок был предсказан, когда именно она вспыхнет. Нет, честный социалист не последует совету Плеханова… Он… будет обличать оппортунистов своей страны, бороться со своим правительством… Так поступает в Германии Либкнехт, так поступил социалистический депутат в сербской скупщине, один из всех открыто голосовавший против военных кредитов.