О молитве. Сборник статей
Шрифт:
В наше время массового отступления от христианства священническое служение становится все более и более трудным. В своем стремлении изводить людей из ада, созданного их же противоречивыми страстями, он постоянно встречается с поразившей их смертью. Самое ощущение времени принимает странный характер: то оно нудно–тягучее, то исчезает, как не сущее, потому что нет осмысленных исканий.
Невозможно понимать людей. Они или слепы и «не знают, что делают» (ср.: Лк. 23:34), или страдают духовным и умственным дальтонизмом. Часто видят вещи в диаметрально противоположном освещении, подобно фотографическому негативу… Узнать при этом действительную реальность жизни бывает уже невозможно. При таком положении не остается места никакому слову. Движения святой любви воспринимаются ими враждебно; терпеливое смирение представляется им лицемерием; расположение служить следствием мелкой заинтересованности. Характерно
Благословляю Бога, открывшего нам тайну этого явления. Господь предупредил нас словом Своим, научил нас примером Своим. И если бы не так, то невозможно было бы не стать жертвою полного отчаяния. Один епископ, с горячностью отдававший себя на служение страждущим, многих спасший от внутренних и внешних катастроф, однажды написал мне: «я стал бояться любви». Я позднее понял его слова так: те, которые получили от него пользу, привязывались к нему и в начале помогали ему в его святом служении; но затем, войдя в доверие, ставши необходимыми, посягали на его свободу, ставя повсюду затруднения, если он отдавал себя вновь пришедшим. В то время, когда я получил от него сие письмо, я еще не понимал страшного смысла его слов. Он открылся мне за годы моего служения в Европе. Я вспоминал не раз и продолжаю вспоминать до сего времени парадоксальные слова: я стал бояться любви.
Но вместе с тем становится видимым и иной аспект в служении нашем. К священнику люди относятся так же, как к Богу: отвергают его со страшной легкостью, как нечто непотребное, с уверенностью, что как только Он им понадобится, они позовут Его, и Он не откажется придти. «Отче, прости им, ибо они не знают, что делают».
По моем приезде во Францию из Греции (Святой Горы) я встретился с людьми, от которых отвык за 22 года моей жизни там. Особенно за последние годы, когда я стал духовником для нескольких сот монахов всех видов аскетической жизни Афона. Не скрою, я был совершенно «дезориентирован». Психология монахов, их терпение и выдержка настолько превосходили все и всех, что я встретил в Европе, что я просто не находил ни слов, ни внешних форм общения. То, что монахи воспринимают с благодарностью, в Европе сокрушало людей. Многие оттолкнулись от меня, считая меня ненормально жестким, даже до извращения евангельского духа любви. И я принимал эти отзывы с пониманием, что «нормы» аскетов–монахов и нормы людей западной культуры глубоко различны. Нет сомнений, самым «ненормальным» как для людей времен «Великого Инквизитора», так и для наших современников был бы Христос. Кто может слушать Христа, или тем более последовать Ему? То, что монахам давалось десятилетиями плача, люди современные думают получить за короткий промежуток времени, а иногда за несколько часов приятной «богословской» беседы. Слова Христа, всякое Его слово пришло в сей мир свыше; оно принадлежит к сфере иных измерений и усвояется не иначе, как путем долгой молитвы со многим плачем. Без этого условия оно пребудет навсегда непонятным человеку, как бы он ни был «образован» даже богословски. Некто сказал мне: «Когда живешь под грузом непонятного, то задыхаешься». Да, все мы люди неизбежно сокрушаемся, когда пытаемся всеми силами понять слово Христа. Сам Господь сказал: Кто упадет на этот камень, разобьется; а на кого он упадет, того раздавит (Мф. 21:44). Встречаясь с этим свойством слова Христа, мы постепенно уразумеваем, что оно раскрывает пред нами вечные сферы безначального Духа. И затем все, что противится в нас слову Христа, мы живем как наличие смерти в нас. Итак, мы пребываем в состоянии глубокой раздвоенности: с одной стороны — благодарность, сладким ножом разрывающая наше сердце; с другой — нестерпимый стыд за самого себя и также ужас пред далекостью цели.
Всякому христианину необходимо постоянное устремление к Свету Христа и решимость претерпеть все последствия такого устремления в пределах земли. Только тогда достигаем мы уразумения евангельского слова, и приходит оно без возможности «наблюдения», как это происходит, потому что речь идет о неописуемом реальном пребывании с нами Бога.
Во всякой другой сфере человеческой культуры возможно наблюдение «прогресса», но не в нашей жизни. Часто Дух Святой отступает от нас за те или иные движения сердца нашего или мысли нашей. Но возможно оставление и в силу того, что сей Дух видит нас успокоенными и довольными уже полученным или достигнутым, и отступает, чтобы показать нам, как мы еще далеки от того, какими должны мы быть…
Монаху нести труд духовничества вовсе не просто. С одной стороны, ему лично ПОЛЕЗНО, когда о нем люди имеют весьма отрицательное мнение, так как осуждения со стороны людей помогают ему смиряться. От болезненного сердца возносится к Богу более глубокая молитва. Легче дается крик к Богу о спасении всего мира, так как сам он живет страданием, подобным страданию столь великого множества людей на земле. С другой стороны, если он несет служение духовного отца, то всякое дурное слово о нем внушает недоверие к нему со стороны лиц, которые нуждаются в наставлении, в утешении, в поддержке. Печаль его становится двойною: за себя самого, живущего недостойно званию своему, с другой — за вред, наносимый всей Церкви, всему человечеству, когда разрушается авторитет священнослужителей. Непослушание слову духовных отцов равносильно отвержению слова Самого Христа: Приемляй вас, Мене приемлет, и отвергающий вас, Мене отвергает (Мф. 10:40).
Так важно, чтобы среди священников или епископов было самое настоящее взаимное уважение, почитание. Чтобы прекратились между ними обвинения друг друга, борьба за власть, зависть к превосходящим своими дарованиями. Даже если и есть некоторые недостатки в том или другом служителе Церкви (а кто совершен из людей?), лучше внушать верующим доверие к тем священникам, к которым они легко могли бы практически обращаться в силу географических условий или еще почему-либо. Самое доверие христиан к священнослужителям будет источником вдохновения для последних сказать истинное слово. Мы знаем из слов Самого Господа, что «на Моисеевом седалище» восседают недостойные лица, и все же Христос говорил народу, чтобы они слушались своих пастырей, соблюдали повелеваемое ими, не подражая их образу жизни или деяниям (см.: Мф. 23:2–3).
Старец Силуан не имел определенного духовника в течение всей своей монастырской жизни. Обращался к тому, кто в данный момент был ближе, свободнее принять. Предварительно он молился, чтобы Господь благоволил о нем и через духовника дал ему оставление грехов и исцеление души.
Когда я имею дело с больными, тогда внимание мое направлено на их духовное состояние: знают ли они Бога и уповают ли на Него? Страдания же, боли и даже житейские катастрофы отступают на второй план.
Как бы ни казалась ничтожною причина страданий человека, их нельзя презирать. Часто, и даже слишком часто, источником скорбей бывают неутоленные искания страстей греховных. Даже и в таких случаях духовник думает только об одном: как возможно исцелить человека сего. У людей, истомленных нищетой и трудами, и малый повод может вызвать великую боль, и на глубину болезни обращена его, духовника, молитва. Соболезнование всякому горю людскому естественно вызывает в душе духовного отца молитву. И что весьма характерно служителю Христа — так это узрение начальной вины всех бедствий и тягостных судеб вселенной. В сердце его скопляются муки всего мира, и он молится с печальным сердцем за всех и за всё.
На Святой Горе я значительно легче встречался с больными монахами, чем по приезде в Европу с живущими в миру. Первые (монахи) внутренне обращены к Богу, и все переводилось в духовный план. В Европе же превалируют психические напряжения; благодаря чему вынуждается духовник проявлять соучастие в том же плане, чтобы помогать людям. У одра таких больных, случалось, я включался в их страдания и духом, и душевно, и даже телесно, так что и тело мое молилось за них. Редко, но все же бывали случаи, что Бог принимал мои молитвы и исполнял то, о чем я просил Его. Неясным осталось для меня, почему иногда при меньшем напряжении молитвы моей ход болезни изменялся положительным образом, тогда как в другие времена при более глубоком молении состояние больного не улучшалось видимо.
Заметил я, что если во время молитвы за кого-либо в душе происходило преломление скорби сердца на покой и радость, то это явление всегда бывало верным признаком, что молитва услышана, и дано исцеление тому лицу.
Я не искал дара исцелять болезни тел. При молитве за недугующих я все предавал в волю Бога, Который знает, что нужно для каждого ради его спасения. Я совсем не уверен, что такая установка, т. е. избегание моего личного воздействия, была причиной бесплодности многих моих молитв. Я никак не хотел стать «чудотворцем»: мысль об этом почти пугала меня. И все же, как бы вразрез сему, были случаи, когда молитва оставалась безрезультатной и верующий печальным — приходила мысль, что священнослужителям необходимо свидетельство от Бога, что Он слушает их молитвы и удовлетворяет их прошения. Умножение помощи просящим о помощи чрез священника укрепляло бы веру многих в Церковь. Да и Сам Господь молился Отцу: Отче… прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя (Ин. 17:1).