О муравьях и динозаврах
Шрифт:
— Вэньвэнь, сначала ты поступила на физический факультет, где учился твой отец, а теперь собираешься специализироваться по квантовой гравитации. Я же никогда не пыталась препятствовать тебе. Если хочешь, можешь стать теоретиком, можешь полностью посвятить себя этому направлению, но, Вэньвэнь, все же послушай мать. Пожалуйста, дорогая, я ведь не многого прошу. Не переходи черту!
— Мама, ты только представь себе, — ответила Вэньвэнь, не отрывая взгляда от сияющего Млечного Пути, — что двадцать миллиардов лет назад все началось с микроскопической точки! Вселенная перешла черту давным-давно.
Фан Линь вскочила как подброшенная, и схватила дочь за плечи:
— Дитя мое, только
Вэньвэнь ничего не ответила. Она стояла все так же неподвижно и смотрела на звезды.
— Вэньвэнь, ты слышишь свою маму? Что с тобой? — Фан Линь встряхнула дочь, но звезды полностью поглотили внимание Вэньвэнь. Она не ответила на вопрос, а, напротив, спросила сама:
— Мама, какая цель у Вселенной?
— Ах… нет! — У Фан Линь подкосились ноги; она осела на траву и закрыла лицо руками. — Деточка, только не это!
Вэньвэнь наконец оторвала взгляд от россыпи звезд, села рядом с матерью, обняла ее за плечи и спросила тихим, даже робким голосом:
— Мама, а у человечества какая цель?
Этот вопрос остудил пылающее сердце Фан Линь, как будто его осыпало снегом. Она повернулась, взглянула дочери в глаза, а потом задумчиво посмотрела вдаль. Точно так же она смотрела в ту сторону пятнадцать лет назад — туда, где возвышался алтарь истины, а еще за несколько дней до того пустыню и всю планету пересекал Эйнштейновский экватор.
Пробежал легкий порыв ветерка, и мягкое травяное море всколыхнулось, будто людское море, колышущееся под звездной бесконечностью и негромко воспевающее Вселенную.
— Не знаю. Откуда мне знать-то? — пробормотала Фан Линь.
Слава и мечты
?????, 7 марта 2003 г., перевал Нянцзы.
Восточное небо уже окрасилось ярким багрянцем рассвета. Но на земле в Республике Западной Азии все еще лежал мрак, как будто отступающая ночь залила все черной жижей.
Мистер Грант выехал на небольшом грузовике, заполненном мусором, через главные ворота станции гуманитарной помощи Организации Объединенных Наций. Все коренные жители Западной Азии, работавшие на базе, уехали, и уже несколько дней он вывозил мусор сам. Но это было в последний раз. Уже завтра оставшейся группе сотрудников ООН также предстояло уехать. По всей вероятности, буквально через несколько дней война должна была снова обрушиться на эту страну.
Грант остановил грузовик около ближайшей помойки, вылез из кабины и вынул из кузова мешок. Когда он потянулся за вторым мешком, его рука на несколько секунд замерла в воздухе. В этом мертвом месте все же нашлось что-то живое — маленькая черная точка на горизонте перемещалась и подпрыгивала, как будто отказывалась присоединиться к темному фону этой земли. Так мог бы метаться солнечный зайчик, плохо различимый на ярком солнечном фоне.
Внезапный звук заставил Гранта оглядеться по сторонам. Он увидел, что к мешку для мусора, который он только что поставил, приближаются несколько черных теней — будто камни на земле ожили и пришли в движение. Это были завсегдатаи свалки, которых все, да и они сами, для краткости именовали не иначе как падальщиками. Они являлись сюда ежедневно, мужчины и женщины, молодые и старые. Блокада продолжалась уже семнадцать лет, и голод все сильнее и сильнее душил страну.
Грант снова поднял голову. Теперь он уже видел, что точка, которую он приметил, это бегущий человек. На фоне неба, которое все же было немного светлее земли, точка теперь походила на жука, пританцовывающего перед огнем.
В этот момент у падальщиков произошла небольшая заминка. Один из них увидел половину сосиски, молниеносным движением сунул ее в рот, быстро разжевал и проглотил с блаженным видом, а остальные равнодушно, даже без зависти, уставились на него и даже на несколько секунд забыли о своем занятии. Впрочем, они тут же опомнились и вновь углубились в содержимое разодранного мешка. Для их затуманенных голодом мозгов объедки среди прочего мусора сияли ярче восходящего солнца.
Грант снова поднял голову. Бегущий человек еще приблизился, и уже было видно, что это женщина. Очень худая молодая женщина. Гранту пришло в голову третье сравнение: молоденький саженец дерева, покачивающийся на утреннем ветерке. Когда же она приблизилась настолько, что стало слышно ее тяжелое дыхание, он с изумлением понял, что не слышит ее шагов. Ей оставалось пробежать до помойки совсем немного, как вдруг она оступилась и шлепнулась на землю. Оказалось, что это очень молодая девушка, чуть ли не подросток с иссиня-черной кожей, одетая в старый байкерский жилет и затертые беговые шорты. Что-то в ее глазах привлекло внимание Гранта. Они странно выделялись на исхудалом личике, делая девушку похожей на какого-то ночного зверька. В них блестел свет, какого не было в апатичных взглядах прочих падальщиков, как будто они зажглись от предрассветного зарева, и в этом свете смешивались страсть, страдание и страх. Бытие этой девушки сконцентрировалось в глазах, и поэтому ее маленькое изможденные лицо и тело воспринимались как веточка с увядающим листком, сохранившаяся на сорванном фрукте. Она дышала тяжело, шумно, и звук ее дыхания походил на отдаленные порывы ветра. Бледные губы растрескались. Один из падальщиков обратился к ней на западноазиатском языке, который Грант немного понимал. Эту реплику он понял примерно так:
— Цинни, ты опять опоздала. Никто не станет делиться с тобой жратвой, и не надейся!
Девушка по имени Цинни как будто силой заставила себя опустить взгляд на мусорный мешок; можно было подумать, что ее внимание притягивает что-то очень далекое. Но как только она принялась вместе с остальными разбрасывать мусор в поисках чего-нибудь съедобного, стало видно, насколько она голодна. Почти все успели разобрать, но ей все же повезло — подвернулась открытая банка с остатками рыбных консервов. Девушка схватила вываренные косточки и торопливо разжевала. Проглотив это подобие еды одним глотком, она попыталась выпрямиться и возобновить поиски, но потеряла сознание. Грант подошел к ней и поднял. Ее тело, покрытое потом, оказалось невероятно легким: можно было подумать, что он держит в руках сверток одежды.
— Это от голода. С ней такое уже бывало, — сказал кто-то на безукоризненном английском языке.
Грант осторожно положил Цинни наземь, открыл кабину, вынул бутылку с молоком, присел на корточки и принялся поить девушку. Она узнала вкус молока, даже несмотря на то, что была без чувств, и принялась жадно глотать.
— Где быть ты дом? — спросил Грант на ломаном западноазиатском языке с жутким акцентом, как только увидел, что она приходит в себя.
— Она немая.
— Она далеко отсюда живет? — обратился Грант к тому из падальщиков, который говорил по-английски, мужчине в очках и с клочковатой бородой.
— Нет, она из лагеря беженцев неподалеку, но каждое утро бегает до реки и обратно.
— До реки! Но ведь это… это же больше десяти километров. Она что, ненормальная?
— Нет, это она тренируется, — увидев недоумение Гранта, падальщик пояснил: — Она спортсменка, одна из сильнейших бегуний Республики Западной Азии на марафонскую дистанцию.
— A-а… Но, насколько я помню, в стране уже много лет не проводились спортивные соревнования.
— Как бы там ни было, о ней все говорят так.