О муравьях и динозаврах
Шрифт:
Цинни уже очнулась, взяла у Гранта бутылку и выпила молоко до дна. Грант, все так же сидя на корточках, вздохнул и покачал головой.
— Да, да… Куда ни попадешь, всюду найдутся люди, живущие в мире своей мечты.
— Я тоже когда-то был таким, — ответил падальщик.
— Вы прекрасно говорите по-английски.
— Одно время я был профессором английской литературы в Западно-Азиатском государственном университете. Семнадцать лет санкций и блокады отучили нас мечтать. В конце концов все мы, кто-то раньше, кто-то немного позже, становимся такими, — он указал на продолжавших копошиться в мусоре
Грант с сочувствием посмотрел на Цинни:
— Она же так погубит себя.
— А что поделать? — пожал плечами профессор английской литературы. — Через два-три дня возобновятся военные действия, вы все уедете, гуманитарная помощь прекратится, дороги перекроют. Мы все умрем — если не под бомбами, так от голода.
— Но я думаю, что война быстро закончится, ведь народ Западной Азии давно устал от нее. В стране и так уже полный беспорядок.
— Совершенно верно. Нам не нужно ничего, кроме еды. И жизни. — Профессор указал на молодого парня с грязными сбившимися в колтуны волосами, который продолжал старательно перебирать мусор. — Он, например, дезертир из армии.
И тут Цинни, все еще безвольно полулежавшая, опираясь на Гранта, подняла тонкую руку и указала на базу ООН — несколько теснящихся друг к другу белых сборных домиков, — неподалеку от которой они находились, а потом сделала несколько выразительных жестов обеими руками.
— Похоже, она хочет, чтобы вы отвели ее к себе, — сказал профессор.
— Она слышит? — спросил Грант. Увидев, что профессор кивнул, он повернулся к Цинни и, помогая себе жестами одной руки, стал объяснять на ломаном западноазиатском: — Ты нельзя. Ты нельзя туда войти. Я дать тебе еще еды. Завтра. Ты не ходить. Завтра мы уехать.
Цинни стала что-то писать пальцем на песке по-западноазиатски. Профессор прочитал и перевел Гранту:
— Она хочет посмотреть у вас по телевизору церемонию открытия Олимпийских игр. — Он досадливо покачал головой. — Бедное дитя. И ведь ей никак не объяснить, что впустую тратит силы. Она неисправима.
— Олимпийские игры отложили на один день — сказал Грант.
— Из-за войны?
— Как, вы не знали? — Грант удивленно огляделся по сторонам.
— Ну, какое нам дело до Олимпийских игр, — профессор опять пожал плечами.
Тут они оба оглянулись, услышав резкий звук автомобильного мотора. По дороге к ним медленно приближался старомодный автобус, какой вряд ли можно было бы увидеть где-либо еще, кроме Западной Азии. Машина остановилась около помойки, дверь открылась, оттуда выскочил мужчина лет пятидесяти с густой проседью в черных волосах и крикнул:
— Цинни здесь? Я ищу Цинни Видья!
Цинни попыталась встать, но ноги у нее подкосились, и она снова опустилась на землю. Незнакомец шагнул вперед и увидел ее.
— Деточка, что с тобой? Ты помнишь меня?
Цинни кивнула.
— Кто вы такой и откуда взялись? — резко спросил профессор.
— Я директор Национального агентства по спорту, моя фамилия Клэр, — ответил тот и поднял Цинни на руки.
— В стране все еще существует спорт? — спросил Грант, не сдержав удивления.
Клэр поставил Цинни на ноги и, бережно поддерживая ее, посмотрел на выглянувшее из-за горизонта солнце и ответил, медленно, отрывисто цедя слова:
— Сэр, в Республике Западной Азии есть все. Или скоро будет! — С этими словами он помог Цинни забраться в автобус.
Глядя на Цинни, которая не по возрасту тяжело, словно глубокая старуха, раскинулась на потертом сиденье, Клэр вспомнил, как впервые увидел эту юную женщину год назад.
В тот знаменательный вечер он как раз выходил из старого трехэтажного дома, который занимало Агентство по спорту. Он безвылазно просидел на месте весь рабочий день и чувствовал себя одуревшим. Когда Клэр устало открыл дверь своей старой «Волги» и начал садиться, кто-то сзади схватил его за руку. Он оглянулся и увидел Цинни. Она была очень взволнована и выразительными жестами показывала, что хочет сесть к нему в машину. Он очень удивился, но девушка смотрела так искренне, что нельзя было ей не поверить. Поэтому он открыл вторую дверь, усадил ее рядом с собой и поехал туда, куда она указывала пальцем.
— Ты… наша, местная? — спросил Клэр. Вопрос был отнюдь не пустой, потому что он, как старый тренер, с первого взгляда узнавал людей, долго и серьезно занимавшихся спортом. Тренировки накладывали на них не только физический, но и духовный отпечаток. Хотя Цинни была одета в мешковатый балахон по старинному обычаю Западной Азии, но Клэр наметанным глазом сразу увидел под ним спортсменку. Вот только ему с трудом верилось, что после десяти с лишним лет нищеты и голода в стране остался кто-нибудь, искренне желающий заниматься спортом.
Цинни кивнула.
Следуя указаниям Цинни, они скоро приехали на столичный стадион. Когда они вышли из машины, Цинни нацарапала на земле фразу: «Посмотрите, пожалуйста, как я бегу марафон». Подойдя к стартовой линии беговой дорожки, Цинни сняла балахон и осталась в беговом топике и шортах, которые будет носить и впредь. Клэр дал отмашку, она сорвалась с места и понеслась по кругу легкими четкими шагами. Очень скоро Клэр увидел, что у девушки редкий талант к стайерскому бегу, но от этого у него лишь болезненно защемило сердце.
Западноазиатская национальная спортивная арена, рассчитанная на восемьдесят тысяч зрителей, лежала в руинах. На покрытой толстым слоем пыли беговой дорожке росли сорняки, а на западном конце овала в крыше трибуны зияла большая брешь, оставшаяся после авиационной бомбежки несколько лет назад. В брешь пробивались лучи заходящего солнца, лежащие кроваво-красными полосами на противоположной трибуне.
Предвоенный период был золотым веком спорта в Западной Азии, но конфликт семнадцатилетней давности и последовавшие за ним блокады и санкции сделали спорт в этой стране излишней роскошью. Государственные расходы на спорт сократились настолько, что лишь несколько спортсменов могли в пропагандистских целях участвовать в международных соревнованиях. Но в последние годы, когда ситуация в стране ухудшалась день ото дня, правительство отменило даже это скромное финансирование, оставив спортсменов на произвол судьбы. Штат Национального агентства по спорту насчитывал сегодня всего четыре человека, и даже их могли уволить в любой момент.