О нём
Шрифт:
Все происходящее ощущается как да.
Его рот — да, его руки — да, и он, начавший двигаться на мне — да, да, да.
Я провожу руками по спине Себастьяна, ныряю под рубашку и чувствую горячую кожу его тела. Да. У меня нет времени осознать, что я ответил на свой вопрос относительно его храмового белья, потому что его рубашка уже снята — да, — а потом и моя — да; и это ощущение кожа к коже…
Д
А
…и я еще никогда не был вот так, внизу, никогда не обхватывал ногами чьи-то бедра, никогда не ощущал подобное трение и давление;
да
…а потом говорит, что никогда не чувствовал ничего подобного и что ему нравится посасывать мои губы, и что ему хочется остановить время, чтобы мы могли целоваться часами напролет…
да
…а я говорю ему, что ничто и никогда не может сравниться с происходящим прямо сейчас, и Себастьян смеется, практически не отрываясь от моих губ, а я уверен, у него нет ни тени сомнения в том, как сильно я им увлечен. Под ним я превратился в какого-то монстра, приподнимая бедра и осьминогом цепляясь за него. Не думаю, чтобы хоть что-то в этой вселенной ощущалось столь же хорошо.
— Я хочу знать о тебе все, — говорит Себастьян, становясь безумным, скользя губами по шее и царапая мою кожу щетиной.
— Я расскажу тебе что угодно.
— Ты теперь мой парень? — спрашивает он, потом втягивает мою нижнюю губу в рот и смеется сам над собой, как будто это обычные слова, а не самое потрясающее, что я только слышал в своей жизни.
— М-м, да.
Его парень. Да.
— Пусть я сейчас и твой парень, но об этом никому не расскажу, — шепотом уверяю я.
— Я знаю.
Его рука скользит по моему телу вниз — о боже, — и прикосновение сквозь ткань моих спортивных штанов кажется одновременно грязным и невинным, но грязь сразу же растворяется в тот момент, когда я встречаюсь с Себастьяном взглядом и вижу, как он смотрит на мое лицо с благоговейным ужасом.
И я понимаю, почему. Ведь я тоже так никогда еще не делал.
Изумленный, тоже тянусь рукой вниз. Его глаза закатываются от удовольствия, после чего закрываются.
Это просто нереально. Да разве это может быть реально?
Он подается навстречу моей руке, а потом еще раз, и это самое потрясающее из всего, что я когда-либо делал…
Я даже не заметил звуки шагов в коридоре и как открылась дверь. Услышал лишь папин возглас «Ой!» и с шумом захлопнутую дверь.
Отпрыгнув от меня, Себастьян отворачивается к стене и руками закрывает лицо. В этой звенящей тишине я не до конца понимаю, что случилось.
Вернее, понимаю, но это произошло так быстро — буквально за считанные секунды, — что я готов допустить, будто у нас была одна галлюцинация на двоих.
Все это плохо по множеству причин. Я больше не смогу играть в игру «Мы просто друзья!» со взрослыми, сидящими внизу. И теперь, когда нас застукали, меня ждет неслабый нагоняй от одного или обоих родителей.
Но для Себастьяна, разумеется, случившееся гораздо более унизительно.
— Эй, — зову его я.
—
Его голая спина — карта из мышц. Я утопаю в противоречивых эмоциях: ощущаю головокружительную радость, что у меня есть парень, и ужас, что этот момент все уничтожил.
— Эй, — повторяю я. — Они не станут звонить твоим родителям.
— Это очень, очень плохо.
— Просто повернись ко мне, пожалуйста.
Он медленно поворачивается и молча ложится на кровать.
Потом издает стон.
— Твой отец нас застукал.
Я беру паузу, чтобы придумать хороший ответ, и останавливаюсь на этом:
— Да, но он, скорее всего, смутился больше нас.
— Сильно сомневаюсь.
У меня были подозрения, что Себастьян не станет рассуждать в таком ключе, но попробовать стоило.
— Посмотри на меня.
Секунд через десять он поворачивается ко мне. Выражение его лица смягчилось, от чего я испытываю такое облегчение, что тянет встать и начать колотить себя кулаками в грудь.
— Все хорошо, — шепчу я. — Он никому ничего не расскажет. Наверное, чуть позже поговорит со мной.
То есть я даже не сомневаюсь, что меня ждет разговор.
Расстроенно вздохнув, Себастьян закрывает глаза.
— Хорошо.
Я наклоняюсь к нему и думаю, он чувствует мое приближение даже с закрытыми глазами, потому что уголки его губ дергаются, будто сдерживают улыбку. Прижавшись к нему ртом, я предлагаю ему свою нижнюю губу, которую он так любит посасывать. Не сразу, но Себастьян принимает предложенное. Сейчас все совсем не похоже на тот лихорадочный жар, но мне достаточно и этого.
Отодвинувшись от меня, Себастьян встает и берет свою рубашку.
— Я собираюсь домой.
— А я хочу остаться именно здесь и никуда не уходить.
Себастьян сдерживает еще одну улыбку, и я наблюдаю, как возвращается на место его привычная маска. Лоб разглаживается, а глаза возвращают свой яркий блеск. На лице появляется беззаботная улыбка, которой я теперь не стану доверять.
— Проводишь меня?
***
Спустя всего пятнадцать минут после ухода Себастьяна в мою дверь стучит папа. Осторожно, почти прося извинения.
— Входи.
Он входит в комнату и аккуратно закрывает за собой дверь.
Я толком не понимаю, должен ли сердиться или же чувствовать раскаяние, и в итоге от сочетания этих чувств мне покалывает кожу.
Папа подходит к моему столу и садится на стул.
— Во-первых, я хочу извиниться, что вошел без стука.
Лежа на кровати, я кладу раскрытую книгу себе на грудь.
— Принято.
— И помимо этого даже не знаю, что еще сказать, — почесав подбородок, говорит отец, а потом, передумав, добавляет: — Нет, не совсем так. Я знаю, что хочу сказать, но не понимаю, с чего начать.