О нём
Шрифт:
— А мне нравится красная.
Ее длинные рыжие волосы собраны в огромный пучок на макушке.
— Это я знаю.
Оттолкнувшись локтями от пола, она садится и скрещивает ноги.
— Что ты здесь забыл?
Слышать такое неприятно, поскольку я понимаю, что папа был прав. До появления в моей жизни Себастьяна не было ничего странного в том, чтобы просто взять и прийти к Одди. Теперь же, помимо уроков, я вижусь с ней примерно раз в неделю, а сам максимум времени провожу в одиночестве: пишу, пишу и пишу о нем, стараясь не обращать внимания на то, как мой
— Что, я уже не могу зайти и провести время со своей лучшей подругой?
— Ты вроде был занят.
— Ты тоже, — говорю я и многозначительно поигрываю бровями. — Как вечер с Эриком, понравился?
— Если под «понравился» ты подразумеваешь «мы целовались, до тех пор пока лица не онемеют», тогда да.
У меня падает челюсть.
— Серьезно?
Отем кивает, и на ее веснушчатом лице появляется румянец.
— И сколько шуточек про маму он отмочил?
— Ни одной! — со смехом отвечает она.
— Не верю, — Эрик повсюду видит возможность брякнуть «Маме своей скажи» или с очевидным подтекстом заявить «Если вы понимаете, о чем я». И ему плевать, сколько раз мы напоминали, что на дворе уже давно не 2013 год.
— Мне понравилось, — облокотившись на кровать, говорит Отем. — И он мне тоже нравится.
Подавшись вперед, я дружески щипаю ее за щеку. Мне неспокойно. Это не ревность, а какое-то странное ощущение потери, будто тех Таннера и Отем, которые были против всех, больше нет. У нас обоих теперь есть кто-то еще. Даже если мы сами этого еще не поняли.
— Что за лицо? — показва на меня пальцем, интересуется она.
— Просто задумался, — взяв ее красную ручку, я рисую на подошве своих кроссовок. — Я хотел с тобой поговорить.
— Похоже, это серьезно.
— Да нет, — прищурившись, я обдумываю ее слова. — Хотя да, кажется, ты угадала. Я просто хотел извиниться.
Отем молчит, и я поднимаю голову, чтобы попробовать расшифровать выражение ее лица. Я знаю Отем, наверное, лучше всех, но сейчас мне трудно понять, о чем она думает.
— За что? — наконец спрашивает она.
— За то, что был слишком сосредоточен на себе.
— Это сложный семестр, — замечает она. Отодвинувшись назад, Одди рассеянно дергает выбившуюся из моих джинсов нитку. — Прости, что в последнее время тоже была тебе далеко не лучшим другом.
Я удивленно смотрю на нее.
— Ты о чем?
— Вы с Себастьяном подружились, а я, кажется, начала ревновать.
Ой. В голове раздается сигнал тревоги.
Отем громко сглатывает, а когда продолжает, ее голос дрожит:
— Просто он занял ту часть твоего времени, на которую раньше претендовала лишь я. И когда вы разговариваете, между вами будто происходит нечто важное, от чего у меня создается впечатление, что он крадет принадлежащее мне одной, — она поднимает на меня взгляд. — Есть ли в этом хоть доля правды?
Я чувствую, как в груди отбойным молотком колотится сердце.
— Думаю, да.
Ее покрасневшее лицо дает понять, что для нее этот разговор не только о дружбе. Иначе она не стала бы краснеть, а скорее устроила
— Я ревную, — стараясь казаться храброй и поднимая подбородок, говорит Отем, — по нескольким причинам, но над некоторыми из них работаю.
У меня ощущение, будто я получил в грудь удар молотком.
— Ты ведь знаешь, что я тебя люблю, да?
Ее щеки вспыхивают ярко-розовым.
— Да.
— И что ты для меня одна из самых важных людей на свете.
Когда она поднимает голову, в ее глазах блестят слезы.
— Да, я знаю.
На самом деле, Отем всегда понимала, кто она и чего хочет. Она всегда мечтала стать писателем. Она пишет; она гетеро; она красивая. Перед ней простирается дорога, которая приведет к исполнению ее желаний, и никто не посмеет сказать, что она чего-то не может или не должна достигать. Мне неплохо даются естественнонаучные дисциплины, но с одной стороны, меня тянет пойти по стопам отца и стать врачом, а с другой, понятия не имею, кем еще я могу быть. Я всего лишь бисексуал и наполовину еврей, влюбленный в парня-мормона. Вот почему мой жизненный путь не такой уж и понятный.
— Иди сюда, — говорю я ей.
Отем заползает ко мне на колени, и я держу ее в своих объятиях так долго, сколько она мне позволяет. От ее щекочущих мою шею волос исходит запах ее любимого шампуня «Аведа», и в сотый раз мне жаль, что я не чувствую по отношению к ней никакого желания, а только глубокую привязанность. Теперь я понимаю, что имел в виду папа. Сказать, что я сохраню дружбу, легко, но мне нужно делать нечто большее. Мне нужно так же защищать своих друзей, как и они меня. Скорее всего, в следующем году мы с ней окажемся в разных университетах, и сейчас самое время убедиться в прочности нашей дружбы. Иначе потеря Отем меня опустошит.
***
Уорриорз играют в матче-реванше против Кавальерс, и папа по этому поводу врос в диван. Он напряжен всем телом. Такая ненависть к Леброну Джеймсу мне не совсем понятна, но винить отца за преданность любимой команде я все же не могу.
— Я сегодня виделся с Отем, — говорю ему я.
Согласно хмыкнув, папа кивает. И явно не слушает.
— Мы решили тайно сбежать отсюда.
— Вот как?
— Тебе нужно нарастить пивной живот, раз собрался сидеть перед телеком и не обращать внимания на все остальное.
Отец снова хмыкает и кивает.
— У меня проблемы. Мне нужно пятьсот долларов.
Наконец папа поворачивается с ужасом смотрит на меня.
— Что?
— Просто привлекаю внимание.
Поморгав, он с облегчением вздыхает, и тут как раз начинается реклама.
— О чем ты говорил?
— Что сегодня виделся с Одди.
— Она в порядке?
Я киваю.
— Кажется, она встречается с Эриком.
— С Эриком Кушингом?
Снова киваю.
Папины мысли идут в предсказуемом направлении: