О них не упоминалось в сводках
Шрифт:
— Был в Слуцке. Римму не нашел, — коротко доложил разведчик.
Мне хотелось отругать его, наказать за самовольный уход. Но это желание исчезло при взгляде на его измученное лицо, такое грязное, что даже веснушек не было видно на щеках. Да и что там греха таить, я очень обрадовался возвращению Семенихина.
— Наказать тебя строго следовало, в другой раз знал бы, как самовольничать, — для порядка сказал я.
— Как хотите, — ответил Семенихин. — Главное, что своих догнал, теперь мне все равно.
Трясясь в кузове грузовой автомашины, я долго и подробно
…Под покровом темноты Семенихин незаметно проник в город. Там уже хозяйничали фашисты. Грузили на машины товары из магазинов и складов. Раздавались выстрелы, пьяные крики.
Добравшись окраинными улочками до домов комсостава, Семенихин увидел только груду обгоревших развалин. Тогда он отправился на частную квартиру, где я жил в прошлом году. Хозяин квартиры встретил его недружелюбно. На вопросы Николая ответил, что девочка недавно приходила к нему с какой-то женщиной, просилась переночевать. Но потом, мол, они передумали и ушли.
— Этот куркуль сам ее прогнал, факт! — возмущался разведчик. — Побоялся семью командира укрыть!
Между тем близился рассвет. Семенихин спрятался в огороде. Мимо него немецкие автоматчики в черной форме провели большую толпу женщин с детьми и мужчин всех возрастов. Их гнали быстро, подталкивая прикладами. Видел Николай и группу военнопленных: командиров и красноармейцев. Среди них было много раненых.
Выбравшись на окраину города, Семенихин залег во ржи, возле дороги. А когда появилась грузовая машина с гитлеровскими солдатами, он бросил в кузов две гранаты.
— Немцы, которых не убило, так обалдели, что в мою сторону никто не стрелял. А я ползком — через рожь да к лесу, — закончил рассказ разведчик.
Я слушал Семенихина с большим волнением. По его словам получалось так, что дочь осталась в Слуцке. Что же теперь будет с ней?
Семенихин вскоре заснул. Во сне он бормотал, вскрикивал. Я смотрел на его веснушчатое, всегда веселое лицо. Сейчас оно было грустным.
Медленно тянулась эта тревожная ночь. Впереди — неизвестность. Слева, со стороны шоссе, параллельно которому двигалась наша колонна, доносился несмолкаемый гул немецких танков, стремившихся на восток. Темноту то и дело прорезали осветительные ракеты. На горизонте полыхало зарево близких и далеких пожаров.
Новый день застал нас на марше. Колонна, собранная из остатков дивизии, растянулась километра на два. Тут были всадники, повозки, грузовики, тракторы без орудий, один уцелевший танк и одна бронемашина. Пешие двигались по обочинам, по обе стороны дороги. К нам присоединялись одиночки и группы бойцов, выходивших из леса. Мы нагоняли беженцев, гурты еле плетущегося скота.
На малом привале как-то сам собой возник отряд смельчаков, которые хотели выйти на шоссе и устроить там засаду. Но подполковник Тер-Гаспарян запретил делать это.
— Больше будет вреда, чем пользы, — сказал он. — Немцы вышлют разведку, обнаружат нас и отрежут от Глуска. А свернуть
Довод был веский. Но очень уж велико было желание бить гитлеровцев. Человек пятнадцать бойцов и командиров незаметно отстали от колонны и скрылись в лесу.
В эти дни нам приходилось встречать и командирские семьи. Они выходили из леса на дорогу голодные и усталые. В одной из таких групп оказалась моя соседка по квартире. Она подтвердила, что несколько командирских семей не успели уйти из города. Вместе с ними видели и мою дочь.
Когда мы въехали в Глуск, из домов высыпали жители. Они недоуменно и даже испуганно смотрели на нас: видимо, мы выглядели странно и удручающе. К тому же среди нас было довольно много раненых.
Наша машина остановилась у здания райвоенкомата. Тут никого не оказалось. Ветер гонял по двору пепел сожженных бумаг.
Подполковник Тер-Гаспарян хотел позвонить в Бобруйск, чтобы выяснить обстановку, но телефон не работал. Мы не знали, где свои, как далеко продвинулись немцы. Тер-Гаспарян, разложив на столе карту, долго сидел над ней, обдумывая, что делать. Потом поднялся и объявил нам свое решение: двигаться дальше в общем направлении на Рогачев.
Мост через реку Птичь, протекавшую около города, оказался сожженным; из воды торчали обугленные сваи. Для того чтобы переправиться через реку, нужно было сделать крюк в десять — двенадцать километров. К шести часам вечера мы добрались до деревни Жолвинец. Началась переправа. Высланная разведка сообщила о движении сплошных колонн немецких войск по шоссе от Старых Дорог на Бобруйск. С северо-востока доносился отдаленный гул артиллерийской стрельбы.
Офицер связи, приехавший наконец из штаба армии, привез распоряжение. Части дивизии должны были собраться в районе Чечерска для укомплектования. Предстоял марш около ста восьмидесяти километров. Обстановку представитель штаба не знал, он сказал только, что бои идут на реке Березина.
Старшему лейтенанту М. Л. Оспищеву и мне Тер-Гаспарян приказал организовать оборону моста и держаться до тех пор, пока переправится пешая колонна дивизии. Мы собрали команду из пятнадцати добровольцев. Здесь были и артиллеристы, и пехотинцы, и даже два танкиста. Переписали фамилии и домашние адреса бойцов. Выставили охрану.
Одиннадцать винтовок и карабинов, три ППД (пистолет-пулемет Дегтярева), один ручной пулемет, бутылки с горючей смесью и около двадцати гранат — таким было вооружение нашей группы.
Вскоре Оспищев получил приказание Тер-Гаспаряна выехать за отставшим 161-м запасным полком, разыскать его и вывести проселочными дорогами к главным силам дивизии. В нашем распоряжении находились две машины, в том числе крытый штабной автобус, забитый чемоданами комсостава. Все эти вещи пришлось выбросить. Матвей Лукич Оспищев выкинул и свои чемоданы. Потом, когда он догнал дивизию, приведя запасный полк из Уречья, никто из командиров штаба не обиделся на него.
Оспищев уехал. А через мост всю ночь проходили войска и беженцы. Ни одного орудия и танка, никакой техники — только люди.