Шрифт:
Чикагский блюз
Некоторые люди наслаждаются дождем,
другие просто промокают.
Боб Дилан
Было пасмурно, прохладно, моросило нечто невразумительное, что и дождем-то назвать нельзя, просто какие-то крохотные частички воды в воздухе. К слову, моя любимая погода. И я шел по любимому центру своего любимого города. Так много любимого вокруг, не находите? Просто я не виноват, что любовь – она повсюду, как эти крохотные частички воды. Словом, шел я по дорожке, по которой ходил уж не знаю какое количество раз, вот бы у кого-нибудь сверху можно было бы узнать статистику. Скажем, вы проходили по этой дороге двести тридцать два раза в одну сторону и триста пятнадцать
Меня разбудил телевизор. И если вас смутило, почему и как он включился, то меня больше напрягло, откуда вообще в моем доме взялся телик и с какой целью он существовал там. Шел прогноз погоды. Поначалу это был обычный телевизионный выпуск, все как надо, мужик какой-то на фоне карты моей страны, кружочки с названиями городов и циферки рядом с ними. Но как только я воспользовался своим чувством слуха, я тут же ему и не поверил. Мужик говорит следующее:
– На севере страны ожидаются рок-н-рольные осадки. В Витебске +9, +11 децибел. По Могилевской области проходит атмосферный фронт отборного эмбиента. На юге страны жарко, в Гомеле ясно и понятно, что играет регги. Брест же накрыло циклоном техно. Гродно ожидают проливные дожди русской попсы. В столице не умолкает пасмурная, блюзовая погода, которая продержится до конца недели. На этом всё, спасибо за внимание.
Сказать, что я при…удивлен – то же самое, что ничего не сказать. Я приоткрываю окно, и понимаю, что слышу отборный чикагский блюз. Выбегаю на улицу и осознаю, черт возьми, что он играет везде! В парке, на остановке, на шумном проспекте. Даже возле магазина, у дверей которого безнадежные местные алкоголики кажутся теперь приунывшими обладателями трудной жизненной доли в трущобах Америки. Я спрашиваю у случайного прохожего:
– Вы тоже это слышите?
И получаю ответ:
– Ну я же не глухой, конечно!
Я не могу успокоиться и спрашиваю второго, не менее случайного прохожего:
– Скажите, откуда музыка играет?
А он удивленно, но прямолинейно выдает мне:
– Вы что, с луны свалились? С неба, конечно!
– Там какие-то динамики кто-то поставил, но как?
– Молодой человек, Вы лучше меня знаете, кто ответит на все Ваши вопросы.
И тут я выдаю совершенно нелепое:
– Бог?!
И получаю скептическое:
– Гугл.
На том он и ушел. И прежде чем я воспользовался достижениями двадцать первого века, опросил еще с десяток случайных собеседников, которые смотрели на меня, как на среднестатистического гиппопотама, танцующего лунной походкой перед стаей розовых фламинго прямо посреди парка Горького. Слава богу, меня не сдали в психушку. И слава гуглу, который мне всё объяснил. А дело оказалось в том, что крохотные частички воды, которые даже и дождем нельзя назвать, испаряются с особой частотой, примерно в 44,1 килогерц. И при образовании облаков создаются волны, звуковые волны, они же во все 12 тактов блюзового квадрата выпадают на Землю, а Солнце, в свою очередь, излучает ультрафиолетовые лучи, которые заставляют атмосферу земли колебаться, качаться и давать ритм. Короче говоря, в соответствии с физическими законами, которые я только что узнал, на Земле царила настоящая музыкальная погода. Как будто где-то на небе в одном из облаков засел диджей, готовый врубить музыку на любой вкус и лад, в зависимости от предпочтения целевой аудитории. Эта музыка была настоящей, живой концерт в любом уголке Земли. Сразу захотелось путешествовать, послушать латиноамериканский живой реггетон, корейский кей-поп, калифорнийский клауд-рэп, немецкий рок и британский грайм.
И вот так просидел я на скамейке неизвестно сколько, под эту уютную, ламповую, теплую музыку. Укутавшись в свой не менее теплый шарф, прикрыл глаза и уснул…
Когда я проснулся и спросил случайного прохожего: «Куда же пропала музыка?!», получил невнятное: «Какая музыка? Одень наушники».
И только тогда заметил, что уронил свои наушники. Заметил не без помощи гугла, что всё, о чем я написал, мне приснилось. Расстроенно поплелся домой, думая о том, как прекрасно было бы жить в музыкальном мире, потом сам с собой стал спорить: мир и так вполне музыкален, ты сам выбираешь момент, когда и что хочешь слушать. Потом я слегка приудивился, что обнаружил себя на скамейке, а не дома под пледом, видимо, с кофе и коньяком пора завязывать. Затем посмотрел наверх, увидел ясное небо и неизвестно откуда услышал вполне узнаваемые аккорды солнечного регги…
Заколдованный
– Не забывай, – посоветовала бабушка
Джорджина, – что бы ни случилось,
у тебя есть плитка шоколада.
“Чарли и шоколадная фабрика”
Он стоял и смотрел в окно как заколдованный. Впрочем, может он и правда зачарованным был, кто знает? Мы себя не можем до конца понять, что уж тут говорить о других. Он стоял и смотрел на практически декабрьское, но еще ноябрьское безумие, творящееся за окном…
Заколдован, по-видимому, он был с самого рождения. Эта погода и этот почти декабрь, всё еще бывший ноябрем, напоминали детство, когда ему было семь. Маленький Жорик так же, как и сейчас, стоял у окна и смотрел. Только-только выпал первый снег, хотя этому явлению такое определение польстило бы, ведь выглядело это всё, будто случайный прохожий пытался покормить случайных голубей и рассыпал крошки. Но ему, семилетнему, снег казался похожим на сахарную пудру. Он предполагал, что скорее всего это не она, но ему очень хотелось, чтобы это было правдой. Хотелось, чтобы под ногами прохожих была не грязь, а просто слегка подтаявший, местами молочный, а местами темный шоколад. И чтобы слякоть была не до конца застывшим фруктовым желе, которое люди по своему незнанию безжалостно месят ногами, переводя продукт. Ему в детстве так сильно этого хотелось, что временами он верил, что так оно и есть. Что из снега можно вылепить зефирку, что со здания свисают фруктовые леденцы, которые неопытные люди называют сосульками. Что когда едешь в общественном транспорте, кондуктору нужно предъявлять фантики, а платить за проезд не иначе, как конфетами. Конфетами можно было вообще везде расплатиться – и за билет в кино, и за игрушки, и за новую куртку, но если выберешь что-нибудь подороже, то тут уж придется тебе и печеньем раскошелиться. И чего уж мелочиться, в его выдуманном мире здания были бисквитными, на деревьях росли ореховые помадки, городская река ему представлялась черным сладким чаем, где местами проплывали, будто корабли, дрейфующие ломтики лимона. Этот парень – отечественный самый настоящий Вилли Вонка!
– Сказочный придурок! – кричали ему одноклассники.
Дети достаточно жестокими бывают. Говорят, что думают. Не щадят. Взрослые поступают умнее. Они жалят медленно, плавно, но на всю жизнь след остается.
– И в кого ты такой бестолковый? – говорили самые близкие взрослые, родители.
Он стоял и смотрел в окно как заколдованный. Парню исполнилось семнадцать. Родители, будучи самыми близкими и вместе с тем самыми мудрыми людьми, естественно, лучше знали, что нужно их творению, их кукле, именуемой «сын», а именно – заняться делом и меньше думать. Они сделали ему предложение, от которого он не смог отказаться: стать студентом и освоить экономическую специальность, чтобы деньги в семье водились и был достойно оплачен весь их родительский труд. Родители в принципе считали сына инвестицией, он непременно должен был получится ровно таким, какими они стать не успели, или не очень хотели, или хотели, но поленились стать: всегда проще учить, чем учится. Жорик, то есть Георгий закончил университет, но только не стал тем, кого из него лепили – глина неподатлива оказалась. Не завел он ни жены, ни детей, ни дома своего, ни квартиры, ни собаки, ни машины, вообще ничего из того, что уже появилось у его одноклассников, когда они стали взрослыми. Чем, собственно, и вызывал непонимание, недоумение, удивление, презрение, насмешки и еще целый спектр негативных реакций общественности.
– А вы знали, что наш Жорик – алкоголик?! – живо обсуждали во дворе бывшие одноклассницы Георгия.
Кому-то из них очень нравился в школе этот чудаковатый мальчишка. Проблема заключалась в том, что любить таких было стыдно и неприемлемо. Ибо если тебя заметят с таким, как он, непременно его дурная слава автоматически настигнет и тебя. Так что эти двадцатипятилетние девочки сплетничают, наговаривая на Георгия, скорее, из досады, для психологического эффекта, мол, если поверить, что он вырос абсолютно никчемным, то и любить его было очевидной для всех глупостью.
Когда ему уже было под тридцать, его по всем основаниям считали инфантильным, бедным, несостоявшимся неудачником. Так по крайней мере думал Георгий. Общественное мнение было очень важно для него. Он пытался работать, заводить женщин, жить, как все, но что-то внутри него заставляло его бросать то, что он насильно себя заставлял делать. Одним грустным, задумчивым вечером, проходя мимо какого-то алкаша, бомжа и философа в одном флаконе, Жорик решил поинтересоваться:
– Почему ты такой, как ты позволил себе стать таким?