О праве войны и мира
Шрифт:
4. Положение государственной религии всегда находилось в зависимости от произволения царя и синедриона. А так как вслед за царем должностные лица вместе с народом клялись в верности богу, это следует понимать в том смысле, что соблюдение клятвы было обязательно для них настолько, насколько это было во власти каждого из них. Нам неизвестно, чтобы даже изваяния ложных богов, находившиеся в общественных местах, опрокидывались когда-нибудь иначе, как по повелению народа, во время его правления, или же правящего царя. Если же где-либо и творились насилия против царя, то об этом рассказывается как о попущении божественного провидения, но не для одобрения такого образа действия людьми.
5. Обычно сторонниками противоположного мнения приводится изречение Траяна при вручении им кинжала начальнику преторианцев: “Пользуйся им ради меня, пока я буду править праведно, если же злоупотреблю властью, то - против меня”. Между тем известно, что Траян, как видно из “Панегирика” Плиния, заботился единственно о том, чтобы
Как следует поступать в случае крайней необходимости и неотвратимой иным путем опасности?
VII. 1. Существенно важнее вопрос о том, связывает ли нас закон о непротивлении при наличии большой и явной опасности. Ибо ведь даже некоторые законы божеские, хотя и изданные в общей форме, тем не менее включают молчаливое изъятие на случай крайней необходимости; так было постановлено еврейскими учителями о соблюдении субботы во времена асмонеев, откуда произошло известное изречение: “Смертельная опасность препятствует соблюдению субботы”. У Синезия приводится следующее основание несоблюдения закона о субботе: “Если нашей жизни несомненно угрожает крайняя опасность“18. Указанное изъятие подтверждено самим Христом по поводу другого закона - о невкушении хлебов предложения. И еврейские учители, следуя в этом древнему преданию, вводят то же изъятие в закон о запретной пище и в некоторые другие законы ветхого завета не потому, что бог не имел права принудить нас подвергнуться неизбежной смерти, но так как по самому содержанию этих законов представляется невероятным, чтобы они включали столь суровое постановление, что еще менее свойственно чисто человеческим законам.
2. Я не отрицаю того, что и человеческие законы могут иногда вменять в обязанность под угрозой неминуемой смерти те или иные подвиги добродетели, как, например, законы, воспрещающие солдатам покидать сторожевой пост19; но нельзя приписывать такую волю законодателю опрометчиво, так как люди вынуждены облекать себя и других подобными ответственными полномочиями лишь постольку, поскольку этого требует крайняя необходимость. Ведь обычно при издании законов приходится все же принимать во внимание человеческую слабость. Закон же, о котором здесь идет речь, как видно, вводится волею тех, которые первоначально объединяются в гражданское общество и от коих право далее переходит на правительствующих. Если же им задать вопрос, будет ли им угодно возложить на всех граждан суровую обязанность при всех обстоятельствах предпочесть смерть необходимости вооруженного сопротивления насилию начальствующих лиц, то я не уверен, чтобы они ответили согласием, иначе как при условии, если сопротивление невозможно без причинения величайшего потрясения государству или гибели многих неповинных. Поэтому-то я не сомневаюсь, что при таких обстоятельствах милосердие побудит ввести в закон соответствующее изъятие.
3. Быть может, кто-нибудь возразит, что столь суровая обязанность при всех обстоятельствах предпочесть смерть необходимости отражать насилие начальствующих лиц имела источником не человеческий, но божеский закон. Однако же необходимо отметить, что первоначально люди объединились в государство не по божественному повелению, но добровольно, убедившись на опыте в бессилии отдельных рассеянных семейств против насилия, откуда ведет свое происхождение гражданская власть, которую поэтому апостол Петр называет человеческим установлением (посл. I, II, 13), хотя в иных местах она и называется божественным установлением, потому что бог одобрил ее как благодетельную для человечества. Господь же, одобряя человеческий закон, надо полагать, одобряет его как закон человеческий и по-человечески,
4. Барклай, решительный сторонник царской власти, однако же, снисходит до того, что предоставляет народу и его знатнейшей части право самозащиты против бесчеловечной жестокости, хотя он и признает, что весь народ подчинен царю (“Против тираноборцев”, кн. III, гл. 8 и кн. VI, гл. гл. 23 и 24). Я отлично понимаю, что чем выше охраняемое благо, тем выше должна быть справедливость, допускающая изъятие из буквального смысла закона; тем не менее я едва ли возьму на себя смелость осудить огульно как отдельных граждан, так и меньшинство народа, прибегавших когда-либо к самозащите в состоянии крайней необходимости, не упуская из вида уважения к общему благу. Так, например, Давид, который, за немногими исключениями, дает образец жизни согласно точному смыслу закона, сначала окружил себя четырьмястами вооруженных воинов, а затем и несколько более значительным числом их (I Самуил, XXII, 2 и XXIII, 13) исключительно для отражения насилия в случае нападения. Но тут же следует указать, что Давид прибег к такому средству только после предупреждения со стороны Ионафана и окончательно убедившись путем множества иных несомненных доказательств, что Саул угрожает его жизни. И все же он не напал на города, не воспользовался возможностью вступить в сражение, но искал убежища то в недоступной местности, то у чужеземных народов, свято соблюдая предосторожности, чтобы не причинить вреда своим единоплеменникам.
5. Сходный случай можно найти в истории маккавеев, ибо, по моему мнению, напрасно некоторые оправдывали их походы на том основании, что Антиох был якобы не их царь, а нападающий враг. Ибо во всей истории маккавеев их сторонники нигде не называют Антиоха иначе как именем царя и, конечно, не напрасно, так как сначала евреи признали власть македонян, права которых унаследовал Антиох. Ибо запрещение законом ставить во главе государства чужестранца относится к порядку добровольного избрания, а не к образу действий народа, вынужденного к тому обстоятельствами того времени. Другие же утверждают, что маккавеи воспользовались принадлежащим народу правом автономии, однако это утверждение не имеет твердого основания, потому что иудеи сначала были завоеваны Навуходоносором по праву войны, а затем на том же основании подчинялись преемникам халдеев - мидянам и персам, от которых власть целиком перешла к македонянам20. Оттого Тацит так отзывается об иудеях: “Пока Восток находился во власти ассириян, а затем мидян и персов, они составляли самую угнетенную часть покоренных народов” (“История”, I, V). Ни Александр, ни его преемники не давали им никаких обещаний, а потому они попали под их владычество, не выговорив себе никаких условий, подобно тому как раньше они находились под властью Дария. Если же иудеям иногда и разрешалось исполнять всенародно свои обряды и следовать своим законам, это временное право давалось им милосердием царей, но не было предоставлено их правительству в силу какого-либо прямого условия. Оттого оправданием маккавеям служило исключительно сознание величайшей и несомненной опасности. Это оправдание было в силе, пока они держались в пределах самообороны, отступая, по примеру Давида, в недоступные места в поисках безопасного убежища, и прибегали к оружию только для обороны против нападения.
6. Между тем необходимо соблюдать также еще одну предосторожность: даже в состоянии крайней опасности должна быть обеспечена неприкосновенность личности царя. Ошибаются те, кто полагает, что Давид поступал так не в силу обязанности, но по причине особого рвения. Ибо сам Давид прямо сказал, не может быть такого безумца, кто бы поднял руку на царя (I Самуил, XXVI, 9). Ему, без сомнения, было известно то, что написано в законе: “О богах (то есть о верховных судьях) не злословь, не злословь и о царе в народе твоем“21 (Второзаконие, XXII, 8). Особое упоминание в этом законе о высших властях показывает, что он содержит некоторое специальное предписание. Если угодно, можно справиться у Оптата Милевского об этом деянии Давида: “Препятствием служила только память о божественных велениях” (кн. II)22. Он приписывает Давиду следующие слова: “Я хотел победить врага, но сначала следует соблюсти божественные заповеди”.
7. Должно не только воздерживаться от клеветы на частных лиц, но также нельзя злословить о царе, ибо автор “Проблем”, носящих имя Аристотеля, говорит: “Кто злословит о правителе, тот наносит оскорбление государству“23 (разд. XI). Если же нельзя наносить ему оскорбления словом, то, разумеется, тем более запрещено наносить оскорбления действием;
оттого мы читаем о раскаянии Давида, разорвавшего царские одежды. Таково было его представление о священном характере особы царя (I Самуил, XXIV, 6). И не напрасно, ибо поскольку верховная власть не могла избегнуть ненависти многих24, то безопасность ее действий должна была охраняться особыми мероприятиями. Римляне тоже издали постановление о неприкосновенности народных трибунов. У ессеян было в ходу изречение, что особа царей священна; замечательное место у Гомера гласит:
Ибо имел спасенье,
Не приключилось чего бы с пастырем наших народов25,
Не зря сказано у Курция: “Подвластные царям народы чтят царское имя наравне с именем богов”. Персидский полководец Артабан26 говорил так: “Среди множества отличных законов наилучшим для нас является тот, который повелевает охранять и почитать царя как образ всесохраняющего божества”. Плутарх в жизнеописании Агиса пишет: “Грешно и преступно поднимать руку на особу царя”.
8. Труднее вопрос о том, дозволено ли христианам то, что было дозволено Давиду и маккавеям, так как учитель первых, который столько раз повелевал им нести свой крест, невидимому, требует от них большего терпения, В самом деле, когда высшая власть угрожает христианам смертью за исповедание ими веры, то Христос допускает возможность бегства, но только тем, кто ничуть не связан с определенным местом выполнения своих обязанностей. Кроме же бегства, он не разрешает ничего. Апостол Петр говорит, что Христос своими страданиями явил нам пример для подражания; он был чужд греха, из уст его никогда не исходили слова лжи, он не отвечал бранью на брань, не угрожал, когда его заставляли терпеть, и предоставлял решение своей участи праведному суду (посл. I, IV, 12-16). Апостол учит воздавать богу благодарность и предписывает христианам радоваться, если они подвергнутся наказанию как христиане. И мы читаем, насколько терпение в страданиях способствовало успеху христианской веры.