О Пушкине, o Пастернаке. Работы разных лет

Долинин Александр

Кроме этих отсылок к «счастливой Италии» в самом начале «Анжело», поэма, как верно заметил В. Ф. Переверзев, не имеет «ничего итальянского – ни быта, ни природы» 231 . Характерно, что единственная историко-этнографическая деталь, добавленная Пушкиным, – обычай казнить по пятницам («На полных площадях, безмолвных от боязни, / По пятницам пошли разыгрываться казни») – связана не с итальянской, а с англо-американской практикой публичных экзекуций в XVII–XVIII веках 232 .

231

Переверзев В. Ф. Гоголь. Достоевский. Исследования. М., 1982. С. 413.

232

Публичные казни часто (но не всегда) производили по пятницам в Англии и английских колониях в XVI–XVIII веках; поэтому пятницу там называли «виселичный день» (hanging day) или «день палача» (hangman’s day). См., например, в «Истории Нью Йорка» Вашингтона Ирвинга: «[Friday] being that unlucky day of the week, termed „hanging day“» (пер.: «[Пятница] несчастливый день недели, который называют „висельным днем“»; Irving W. A History of New York from the Beginning of the World to the End of the Dutch Dynasty <…> by Diedrich Knicherbocker. London, 1824. P. 199).

Отсутствие

итальянского couleur locale отчасти компенсируется реминисценциями «Ада» Данте, которые обнаруживаются в одном из самых сильных мест «Анджело» – монологе Клавдио о смерти и загробных муках грешника 233 . Сравним английский оригинал этого монолога (с подстрочником), его прозаический французский перевод и, наконец, текст Пушкина:

Ay, but to die, and go we know not where;To lie in cold obstruction, and to rot;This sensible warm motion to becomeA kneaded clod; and the delighted spiritTo bath in fiery floods, or to resideIn thrilling region of thick-ribbed ice;To be imprison’d in the viewless winds,And blown with restless violence round aboutThe pendant world: or to be worse than worstOf those that lawless and uncertain thoughtImagine howling, – ‘tis too horrible.The weariest and most loathed worldly lifeThat age, ache, penury and imprisonmentCan lay on nature is a paradiseTo what we fear of death 234 .

233

См.: Левин Ю. Д. Об источниках поэмы Пушкина «Анджело» // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. 1968. Т. XXVII. Вып. 3 (май – июнь). С. 257–258.

234

Lever J. W. (ed.). Measure for Measure. The Arden Edition of the Works of William Shakespeare. P. 73–74.

[Букв. пер.: Но все же: умереть, уйти неведомо куда,Лежать в студеном оцепенении, гнить;Чтоб чувствующее, теплое, подвижное вдруг сталоКомком персти; а расширившийся <delighted=dilated> духОкунулся в огненные потоки иль очутилсяВ страшном краю толсто-ребристых льдов;Быть узником невидимых ветровИ без конца носиться под их ударами вокругПодвешенного земного шара; иль испытать то, что ужаснееСамых ужасных загробных мук, которые рисуетБеззаконная и неясная фантазия. – Как это страшно!Самая тяжелая, самая ненавистная земная жизнь, —В старости, в болезнях, в нищете, в неволе, —Гнетущая природу, это райПо сравнению с тем, чего мы страшимся в смерти.]

Oui: mais mourir, et aller on ne sait o`u; ^etre gissant dans une froide tombe, et y tomber en corruption; perdre cette chaleur vitale et dou'ee de sentiment, pour devenir une argile docile; tandis que l’ ^ame accoutum'ee ici-bas `a jouissances se baignera dans les flots br^ulans, ou sera plong'ee dans des r'egions d’ une glace 'epaisse, – emprisonn'ee dans les vents invisibles, pour ^etre emport'ee violemment par les ouragans autour de ce globe suspendu dans l’ espace, ou pour subir des 'etats plus affreux que le plus affreux de ceux que la pens'ee errante et incertaine imagine avec un cri d’ 'epouvante; oh! cela est trop horrible. La vie de ce monde la plus p'enible et la plus odieuse que la vieillesse, ou la mis`ere, ou la douleur, ou la prison puissent imposer `a la nature, est encore un paradis aupr`es de tout ce que nous appr'ehendons de la mort 235 .

[Букв. пер.: Да, но умереть, идти неведомо куда, лежать в холодной могиле и там гнить; потерять живой благословенный жар чувств и стать бессильным брением; тогда как душа, привыкшая здесь к наслаждениям, будет плавать в огненных потоках или низвергаться в толщу льдов – станет узницей невидимых ветров, чтоб ураганы терзали и носили ее вокруг земного шара, подвешенного в пространстве; иль испытает такое, что страшнее самых страшных кошмаров, которые блуждающая неясная мысль порождает с жутким воплем; ах, как это ужасно. Самая мучительная, самая постылая земная жизнь, какую только старость, или нищета, или болезнь, или узилище могут навязать нашей натуре, – это все же рай по сравнению со всем, чем страшит нас смерть.]

235

Shakespeare W. OEuvres compl`etes / Traduites de l’ anglais par Letourneur. Nouvelle 'ed., revue et corrig'ee par F. Guizot et A. P[ichot], traducteur de Lord Byron. Vol. VIII. P. 225–226.

Так – однако ж… умереть,Идти неведомо куда, во гробе тлетьВ холодной тесноте… Увы! земля прекраснаИ жизнь мила. А тут: войти в немую мглу,Стремглав низвергнуться в кипящую смолу,Или во льду застыть, иль с ветром быстротечнымНоситься в пустоте, пространством бесконечным….И всё, что грезится отчаянной мечте…Нет, нет: земная жизнь в болезни, в нищете,В печалях, в старости, в неволе… будет раемВ сравненьи с тем, чего за гробом ожидаем.[V: 123]

Пушкин довольно точно передает самый общий смысл монолога и его эмоциональную окраску, а также сохраняет инфинитивные конструкции. Однако образный строй оригинала у него заметно изменен и упрощен 236 . Создается впечатление, что пушкинского Клавдио страшат не столько посмертные мытарства бесплотной души, отделившейся от истлевающего тела и покинувшей земной шар, как в МЗМ, сколько телесные муки наказанных грешников в аду, как в «Inferno» и в народных верованиях. Два ярких образа у Пушкина – «немая мгла» и «кипящая смола» – вообще отсутствуют как в оригинале, так и во французском переводе, но имеют параллели у Данте.

236

Подробнее см.: Долинин А. Пушкин и Англия: Цикл статей. М., 2007. С. 41.

Как заметил Ю. Д. Левин, «кипящая смола» отсылает к песни XXI «Inferno», где описаны муки лихоимцев (пятый ров восьмого круга). Бесы бросают их в ров, где кипит густая смола («bollia l`a giuso una pegola spessa»), и не позволяют высунуть голову наружу 237 . «Огненные потоки» в МЗМ – это метафизический образ совсем другого происхождения и характера. За ним стоит античная идея загробного очищения душ от скверны погружением в космические стихии. Ср. в «Энеиде»: «Одни, овеваемы ветром, / Будут висеть в темноте, у других пятно преступленья / Выжжено будет огнем или смыто в пучине бездонной» 238 .

237

Левин Ю. Д. Об источниках поэмы Пушкина «Анджело» // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. 1968. Т. XXVII. Вып. 3. С. 258.

238

Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида / Пер. с лат.; вступ. статья М. Гаспарова; коммент. Н. Старостиной и Е. Рабинович. М., 1979. С. 260 (Библиотека античной литературы).

Метафора «немая мгла» до Пушкина использовалась в русской поэзии – в балладе архаиста А. И. Писарева на сюжет Шарля Юбера Мильвуа «Выкуп Оссиана» («Лишь изредка браздой огнь мраки раздирает / Как славные дела немую мглу веков…»), напечатанной в альманахе Одоевского и Кюхельбекера «Мнемозина» 239 и в «Соревнователе просвещения и благотворения» 240 . Писарев мог подхватить ее в ранней редакции элегии того же Мильвуа «Годовщина» («L’ anniversaire», 1806): «L’ obscurit'e muette augmenta ma souffrance» 241 («немая мгла усилила мои страдания»). Однако в обоих случаях она тематически никак не связана с загробным миром: у Мильвуа речь идет о бессонных ночах, а у Писарева – об историческом прошлом. С другой стороны, в Inferno «немота/молчание» дважды выступает как метафорический атрибут солнца или света, означая тьму. В первой песни поэмы, перед появлением Вергилия и вхождением в ад, страшная волчица гонит героя прочь, туда, где «молчит солнце» («l`a dove ‘l sol tace» – I, 60), то есть в тот темный лес («una selva oscura» – I, 2), из которого он пытается вырваться 242 . Сходный образ «молчащего света» («Io venni in luogo d’ ogni luce muto» – V, 28) появляется и в начале пятой песни, когда Данте вступает во второй круг ада, где караются сластолюбцы, чей разум был побежден желанием («peccator carnali, / che la ragion sommettono al talento»). Если вспомнить, что Клаудио приговорен к смертной казни за плотский грех с девицей, то ассоциация его страхов именно со вторым кругом получает сильную мотивировку.

239

См.: Писарев А. И. Выкуп Оссиана («Внимай! внимай!… В дубраве темной…») // Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе. Ч. 3. М., 1824. С. 148.

240

Писарев А. И. Выкуп Оссиана («Внимай, внимай: в дубраве темной…») // Соревнователь просвещения и благотворения. 1824. Ч. 28. Кн. 1. С. 65.

241

Millevoye Ch.-H. Belzunce, ou la peste de Marseille, et la Bataille d’ Austerlitz, poёmes, suivis d’ autres po'esies / 2e 'ed. Paris, 1809. P. 134. В брюссельском собрании сочинений Мильвуа, которое сохранилось в библиотеке Пушкина, «Годовщина» напечатана в сокращении без этого стиха (Millevoye Ch.-H. OEuvres compl`etes / Nouvelle 'ed. Bruxelles, 1823. P. 60–61; Библиотека Пушкина. С. 289. № 1171).

242

О «молчащем мраке» как символе богооставленности см.: Heilbronn-Gaines D. Inferno I: Breaking the Silence. In Dante’s Inferno / The Indiana Critical Edition. Transl. and ed. by M. Musa. Indiana University Press, 1995. P. 287–288.

Правда, мрак во втором круге не «молчит», потому что в нем звучат стоны и жалобы наказанных грешников. Там их мучает «адский ураган, который, никогда не затихая, всей своей силой гонит души: терзает их, крутя и колотя» («La bufera infernal, che mai non resta, / mena li spirti con la sua rapina: / voltando e percontendo li molesta» – V, 31–33). Мотив ураганного ветра, который терзает души умерших, есть и в монологе Клаудио, но, как давно установили шекспироведы, он восходит не к Данте, а к античным источникам – к процитированному выше месту из шестой песни «Энеиды» и к финалу шестой книги диалога Цицерона «О Республике», так называемого «Сна Сципиона». В этой книге Сципиону во сне является покойный Публий Африканский, который поднимает его высоко над Землей, показывает звезды и планеты, объясняет устройство космоса и, наконец, говорит о том, что душа вечна и ее нужно готовить к вечной жизни после смерти:

Ибо дух тех, кто предавался чувственным наслаждениям, предоставил себя в их распоряжение как бы в качестве слуги и, по побуждению страстей, повинующихся наслаждению, оскорбил права богов и людей, носится, выйдя из их тел, вокруг самой Земли и возвращается в это место только после блужданий в течение многих веков 243 .

Оба описания (особенно первое) считаются прообразами средневековых христианских представлений о чистилище 244 , и это обстоятельство позволило американскому шекспироведу Джону Хэнкинсу предположить, что, говоря об огненных потоках, о страшном крае льдов и о ветрах, которые носят душу вокруг Земли, шекспировский Клаудио имеет в виду муки чистилища, а не ада 245 .

243

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах / Изд. подгот. И. Н. Веселовский, В. О. Горенштейн и С. Л. Утченко. М., 1966. С. 87–88 (Литературные памятники).

244

Об истории этих представлений в целом см.: Le Goff J. The Birth of Purgatory / Transl. by A. Goldhammer. Aldershot, 1990; Walls J. L. Purgatory: the Logic of Total Transformation. Oxford University Press, 2012; в шекспировскую эпоху – Greenblatt S. Hamlet in Purgatory / Expanded edition with a new preface. Princeton University Press, 2013.

245

Hankins J. E. The Pains of the Afterworld: Fire, Wind, and Ice in Milton and Shakespeare // PMLA. 1956. Vol. 71. No. 3 (June). P. 487–494.