О, Путник!
Шрифт:
Уснул я, наконец, только перед самым рассветом, с трудом и, применяя огромные усилия, отодрав от тяжёлого полу-сознания тревожные, тягучие и скользкие мысли-пиявки. В этот раз, как ни странно, я не видел никаких снов, а может быть, просто не помнил их, проснувшись на следующий день очень поздно.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ. (Третья беседа с Богом)
Мы с Богом сидели на пике высочайшей в мире горы под названием Джомолунгма, а иначе — Эвереста, и задумчиво созерцали величественные вершины, покрытые снегом и льдом, тяжело высившиеся
Я вдруг неожиданно вспомнил детство, — какой-то один из бесконечных, полузабытых, ясных, морозных зимних дней. Ах, да, — это была суббота! Именно в этот день мы всей семьёй ходили в баню и мать меняла мне постельное бельё. Белоснежные, накрахмаленные простыня, наволочка и пододеяльник пахли идеальной, стерильной, волнующей и успокаивающей свежестью. После утренней стирки бельё сначала ненадолго вывешивалось на улицу, на мороз, а затем заносилось в дом, прохладно и хрупко хрустело под пальцами. Некоторое время оно было чуть-чуть влажными, но при сушке на верёвке в коридоре, уже ближе к вечеру, окончательно теряло влагу под воздействием безжалостного раскалённого утюга и ложилось в постель в своём идеальном, хрустящем, накрахмаленном, окончательном и абсолютно завершённом виде.
Оно чисто и слегка жёстко сжимало меня в своих объятиях, и я, распаренный и утомлённый баней, отдавался им без малейшего сопротивления. О, Боже! Как крепок, глубок и сладок был тогда мой сон! И так от субботы до субботы, от субботы до субботы… Почему мы счастливы не всегда!? А лишь иногда!? Как слаб и непрочен мой сон сейчас! Увы, увы… Собственно, вся наша жизнь протекает именно так. Суббота — самый прекрасный день недели. Пятница — это всего лишь долгожданное ожидание субботы, предчувствие грядущего расслабления, кайфа от ничегонеделания или делания того, что нам интересно и по душе. Воскресенье — это воспоминание о субботе. Безмятежность с утра, но беспокойство к вечеру. Начало очередного разочарования, предчувствие гадостного понедельника. Всё-таки суббота — это главный день нашей жизни!
БОГ вежливо кашлянул, прервав мои благостные мысли.
— Ну, как тебе Тибет, Непал? Как Гималаи? И вообще…
— Великолепно! — с искренним восторгом воскликнул я. — Давно мечтал побывать в этих краях. — Какая мощь, какая красота, какая сила! Вот где вплотную можно приблизиться к вечности!
— Да, я тоже каждый раз восхищаюсь величием этих гор, — вздохнул ОН. — Сначала, когда они только образовывались, зрелище было тоже очень впечатляющим, но знаешь, мне, всё-таки, больше по душе не огонь, а холод! Именно холод! Лёд и снег привлекают меня значительно сильнее, чем жар и пламя. Почему так сложилось, не знаю!
— Теперь я понимаю, из-за чего во Вселенной больше пустоты, вакуума, холода, безжизненных ледяных планет и астероидов, чем пылающих звёзд, — усмехнулся я.
— Да, уж, — ухмыльнулся неопределённо ОН.
— Кстати, о вакууме, — поморщился я. — Почему, находясь на высоте восемь тысяч метров над уровнем моря, на вершине самой высокой горы на Земле, я чувствую себя так комфортно? Дышится легко, температура воздуха градусов пять — семь по Цельсию. Ни ветерка, ни единого облачка!? Красота, лепота!
— Восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров, десять сантиметров, — задумчиво произнёс ОН, лёжа в просторном шезлонге и подставив лицо яркому полуденному солнцу. — Как бы не обгореть.
— Что, что? — сразу не понял я.
— Именно такова точная высота Эвереста, — лениво ответил мне мой собеседник.
— Очень ценные сведения, — саркастически ухмыльнулся я. — Какая разница, — сотней метров меньше, сотней метров больше…
— Не скажи, не скажи! — от негодования БОГ аж подпрыгнул в шезлонге. — Все и всё в этом мире всем и всему дышат в спину! Потерял сотню или несколько метров, минуту или долю секунды, и вот уже ты не первый, а второй или третий! Это единое правило для всего сущего!
— Ладно, ладно, согласен, успокойся! — буркнул я и упал в свой шезлонг. — Так что насчёт недостатка воздуха и температуры за бортом?
— Ты совершенно правильно выразился по поводу «температуры за бортом», — ухмыльнулся ОН. — Ты сейчас находишься именно внутри борта, понял?
— Ах, — вот как? Интересно, интересно, — озадаченно произнёс я, и на некоторое время замолчал, подставив лицо слегка обжигающему солнцу.
— Что будешь пить? — через некоторое время спросил ОН у меня.
— Как будто ты не знаешь, — проворчал я. — В моём возрасте привычки не меняют! Водка, она и в Африке — водка!
В воздухе промелькнула лёгкая искра, раздался ещё более лёгкий хлопок, и перед нами возник грубо-сколоченный деревянный стол, на котором стояли: большой тонкостенный хрустальный и слегка запотевший графин с прозрачной жидкостью, два гранённых двухсотграммовых стакана из обычного, чуть мутноватого стекла, большая, грубо слепленная из глины, миска с солёными огурцами, капустой и помидорами, пара изящных тарелок из тонкого голубого фарфора. Рядом с ними лежали, покрытые искусной резьбой, серебряные ножи и вилки. Сбоку стояли большой деревянный кувшин, наполненный какой-то тёмной жидкостью и две корявые кружки, выдолбленные из цельного дерева.
Я некоторое время с удивлением созерцал это странное эклектичное зрелище, потом с недоумением спросил у собеседника:
— Это что за вакханалия? Зачем и к чему такое переплетение стилей? В чём смысл!?
— Эх, батенька, — усмехнулся ОН. — Вы себе и не представляете, что такое настоящая вакханалия! А то, что стол так сервирован, то в этом нет какого-то особого смысла или бессмыслицы. Просто мне так захотелось… Знаешь, на фоне этих величественных гор, при виде этой всепоглощающей идеальной гармони, мне захотелось создать именно здесь и сейчас небольшой островок дисгармонии.
— Значит, смысл в твоём поступке всё-таки присутствует? — усмехнулся я.
— Да, ты прав, — засмеялся ОН и, не торопясь, разлил жидкость из графина по стаканам.
— Что это? — поинтересовался я, заранее накалывая на вилку маленький огурчик, весь покрытый остренькими пупырышками.
— Конечно же водочка! — удивился Бог моему глупому вопросу. — Она, родная! Хорошо очищенная, приготовленная из спирта марки «Люкс» и талой горной воды, целый час пролежавшая во льду, вон там, — на соседнем леднике!