О русском рабстве, грязи и «тюрьме народов»
Шрифт:
Скажут, что мол «колонизаторская политика царизма» отличалась от колониальной политики, скажем, Британской империи лишь тем, что англичане несли «свет на штыках своих винтовок» по морю, на кораблях своего непобедимого флота, а русские «чудо-богатыри» — посуху. Такое у нас было географическое положение. Благоприятное. Пешочком дошли от Берлина до Камчатки. Еще переехали на русских санках через Берингов пролив на Аляску и спустились фортами-колониями вниз, аж до Калифорнии. И не будь моря-окияна (Тихого, в смысле) и связанных с этим трудностей с поддержанием коммуникаций русской метрополии с русскими «американскими» колониями, так и засели бы там навсегда. Ох, натерпелись бы тогда от русского разбойника-козака местные индейцы, ох наплакались бы горючими слезами.
Побежали бы на восток, через Гранд каньон —
А еще народ спорит, кто ввел в публицистику эту мрачную метафору «Россия — тюрьма народов».
Большинство уверены, что это Ленин в статье «О национальной гордости великороссов» впервые назвал «тюрьмой народов» Россию. Как часто бывает, многих этот факт устраивает. Ленин для них — неопровержимый первоисточник всего. Наше все. Прямо как Пушкин.
45
А как же — никаких аннексий и контрибуций, все по согласию. Так действовали английские и французские поселенцы в Америке. Ведь не воровали, не захватывали ничего насильно. Приглянулся им остров Манхеттен, удобная бухта для торговых судов, и КУПИЛИ у наивных вождей краснокожих. Точнее, поменяли, взяли по бартеру, так сказать. Кажется, «обменяли» остров, где сейчас находится центр Нью-Йорка, на связку стеклянных цветных бус.
Что ж, Ленин действительно написал такую статью, опубликовав ее в декабре 1914 года в газете «Социал-демократ». [46] Однако в ней слов про тюрьму народов не было. Ленин использовал это определение примерно в это же время, но в другой статье: «К вопросу о национальной политике». Собственно говоря, это даже не статья, а рукопись, к тому же сохранившаяся не полностью.
Рукопись «К вопросу о национальной политике» является наброском речи, с которой должен был выступить в IV Государственной думе большевистский депутат Г. И. Петровский. Впрочем, произнести эту речь ему так и не удалось в связи с изгнанием из Думы левых депутатов 22 апреля (5 мая) 1914 года. Рукопись проекта речи сохранилась не полностью.
46
О национальной гордости великороссов // Социал-демократ. № 35. 12 декабря 1914 г.
В этот период В. И. Ленин «неформально» руководил большевистской фракцией IV Государственной думы. При пересечении границы империи Ульянову грозил арест, поэтому роль «серого кардинала» фракции он исполнял то из Цюриха, то из Лондона.
Ленин направлял деятельность депутатов-большевиков, регулярно переписывался и встречался с ними, давал им советы по любому поводу, и, как видите, даже составлял тезисы выступлений. Чтобы народные избранники не «пороли», как говорится, излишней отсебятины.
Тогда же он написал «Избирательную платформу РСДРП», «К вопросу о некоторых выступлениях рабочих депутатов», «К вопросу об аграрной политике (общей) современного правительства». Рукопись «К вопросу о национальной политике» — в ряду прочих.
Владимир Ильич удачно перефразировал Маркса, который, в свою очередь, позаимствовал яркий образ у Астольфа де Кюстина. Так появился штамп «Россия — тюрьма народов».
Тем, кто рассуждает о «тюрьме народов», обычно невдомек, что впервые назвал Россию «тюрьмой» французский писатель и путешественник маркиз Астольф де Кюстин (1790 — 1857).
Книга Астольфа де Кюстина, «Россия в 1839 году» впервые увидела свет в Париже в 1843 году. На русский язык ее не переводили до XX века, но французским языком в царской России владело все дворянство (даже лучше, чем родным русским) и все образованные люди того времени (куда как совершеннее, чем в наше время — английским). После прочтения этого опуса, российский читатель «вдруг» узнал много любопытного о своей стране. Оказалось, что «сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора». [47] Вот и получается, что поскольку у Николая I хранятся ключи от тюрьмы, то кто он? Правильно! Он — «тюремщик одной шестой земного шара».
47
Кюстин А. Россия в 1839 году. М., 2006. С. 113.
После этой книги наша интеллигенция «прозрела» и с упоением начала повторять почти готовые афоризмы: «Россия — тюрьма», «Император — тюремщик России». Не участвовать в легком интеллектуальном диссидентстве было, конечно же, очень неинтеллигентно. Благодаря частому повторению и постоянному цитированию, образ России как «тюрьмы» вошел в русский язык в качестве метафоры.
При этом де Кюстин вообще ничего не говорил о межнациональных отношениях. Тем более, он не осуждал угнетения нерусских народов империи, да, похоже, и ничего не знал как раз о таком положении. Если учесть, что маркиз просто с упоением хватался за любую, даже самую незначительную возможность сказать о России хоть какую-нибудь гадость, это очень характерно. Если уж Кюстин ничего не сказал о национальной политике Российской империи, значит, действительно не нашел, к чему прицепиться. А мужчина он был въедливый.
Удивительно, но к самому русскому народу — в смысле к простонародью, маркиз относится очень неплохо.
«Национальное для общества, — не устает повторять он, — то же, что природное для местности; существуют первобытная краса, сила и безыскусность, которые ничто не может заменить». [48] Может, и тут дело не столько в политике, сколько в… скажем так — в чисто физических характеристиках народа?»
То-то он с откровенным восторгом описывает именно ВНЕШНОСТЬ крестьян. Не культуру, не психологию, не поведение — ничего этого, не зная русского языка, он не ведает. Но с удовольствием описывает «античные» профили крестьян, их мускулистые тела и «восточную негу» крестьянок.
48
Там же. С. 54.
Говоря о «России — тюрьме», Кюстин имел в виду не национальное угнетение, а подчиненное, по его мнению, униженное положение всех народов и сословий, всех вообще людей, находящихся под властью российского императора. Он говорил об отсутствии в России гражданского общества и независимого общественного мнения, способного противостоять воле монарха. О колоссальной власти Николая, которая по своей необъятности приближалась к власти турецкого султана или персидского шаха.
Кюстину, как никому другому, удалось создать яркий и по-своему публицистически талантливый образ гигантской империи страха, — страны, где человек беззащитен перед государственной машиной. «Российская империя, — пишет он, — это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества».
«Вся Россия — тюрьма, — писал французский аристократ, — ключи от которой лежат у императора». Николай I, «как честный офицер», был столь потрясен неблагодарностью француза, что не нашел ничего лучшего, чем запретить его книги о России. Этим сильно добавил ему популярности в кругах отечественной интеллигенции.
Через всю книгу проходит страх перед Сибирью, хотя, признается он, «и сама Сибирь — та же Россия, только еще страшнее». [49]
49
Там же. С. 44.