О скитаньях вечных и о Земле
Шрифт:
Тетушка Тилди смерила его взглядом:
— Можете.
— Чем могу служить?
— Подите в ту комнату в конце коридора, — распорядилась тетушка Тилди.
— Д-да-а?
— И скажите этому рьяному молодому исследователю, чтоб оставил в покое мое тело. Я — девица. И не желаю никому показывать свои родинки, родимые пятна, шрамы и прочее, и что нога у меня подворачивается — тоже мое дело. Нечего ему во все совать нос, трогать, резать — еще, того гляди, что-нибудь повредит.
Мистер Кэррингтон не понимает, о чем речь, он ведь еще
— Чего он уложил меня на свой стол, я ж не голубь какой-нибудь, меня незачем потрошить и фаршировать! — сказала Тилди.
Мистер Кэррингтон кинулся выяснять, в чем дело. Прошло пятнадцать минут; в вестибюле стояла напряженная тишина, а там, за дверями прозекторской, шел отчаянный спор; наконец, бледный и осунувшийся, мистер Кэррингтон возвратился.
Очки свалились у него с носа, он поднял их и сказал:
— Вы нам очень осложняете дело.
— Я?! — рассвирепела тетушка Тилди. — Святые угодники, да что же это такое! Послушайте, мистер Кожа-да-кости или как вас там, так, по-вашему, это я осложняю?
— Мы уже выкачиваем кровь из… из этого…
— Что?!
— Да-да, уверяю вас. Так что вам придется уйти. Теперь уже ничего нельзя сделать. — Он нервно засмеялся. — Сейчас наш прозектор произведет частичное вскрытие и определит причину смерти.
Тетушка Тилди вскочила как ошпаренная.
— Да как он смеет! Это позволено только судебным экспертам!
— Ну, нам иногда тоже кое-что позволяется…
— Сейчас же отправляйтесь назад и велите вашему Режь-не-жалей сию минуту перекачать всю отличную благородную кровь обратно в это тело, покрытое прекрасной кожей, и если он уже что-нибудь вытащил из него, пускай тут же приладит на место, да чтоб все работало как следует, и бодрое, здоровое тело пускай вернет мне. Слышали, что я сказала?
— Но я ничего не могу поделать. Ни-че-го.
— Ну вот что. Я не сдвинусь с места хоть двести лет. Ясно? И распугаю всех ваших клиентов, буду пускать им прямо в нос эманацию!
Ошеломленный Кэррингтон кое-как пораскинул мозгами и даже застонал:
— Но вы погубите нашу фирму! Неужели вы решитесь?
— Еще как решусь! — усмехнулась тетушка Тилди.
Кэррингтон кинулся в темный зал ожидания. Даже издали слышно было, как он судорожно крутит телефонный диск. Спустя полчаса к похоронному бюро с ревом подкатили машины. Три вице-президента в сопровождении перепуганного президента прошествовали в зал ожидания.
— Ну, в чем тут дело?
Перемежая свою речь отменными проклятиями, тетушка все им растолковала.
Президенты стали держать совет, а прозектора попросили приостановить свои занятия хотя бы до тех пор, пока не будет достигнуто какое-то соглашение… Прозектор вышел из своей комнаты и стоял тут же, курил большую черную сигару и любезно улыбался.
Тетушка Тилди воззрилась на сигару.
— А пепел вы куда стряхиваете? — в страхе спросила она.
Попыхивая сигарой, прозектор невозмутимо ухмыльнулся.
Наконец совет был окончен.
— Скажите по чести, сударыня, вы ведь не пустите нас по миру, а?
Тетушка оглядела стервятников с головы до пят:
— Ну, это бы я с радостью.
Кэррингтона прошиб пот, он отер лицо платком.
— Можете забрать свое тело.
— Ха! — обрадовалась Тилди. Но тут же опасливо спросила: — В целости-сохранности?
— В целости-сохранности.
— Безо всякого формальдегида?
— Безо всякого формальдегида.
— С кровью?
— Да с кровью же, забирайте его, ради Бога, и уходите!
Тетушка Тилди чопорно кивнула.
— Ладно. По рукам. Приведите его в порядок.
Кэррингтон обернулся к прозектору:
— Эй, вы, бестолочь! Нечего стоять столбом. Приведите все в порядок, живо!
— Да смотрите не сыпьте пепел куда не надо! — прикрикнула тетушка Тилди.
— Осторожней, осторожней! — командовала тетушка Тилди. — Поставьте плетенку на пол, а то мне в нее не влезть.
Она не стала особенно разглядывать тело. «Вид самый обыкновенный», — только и заметила она. И опустилась в корзину.
И сразу вся словно заледенела; потом ее отчаянно затошнило, закружилась голова. Теперь вся она была точно капля расплавленной материи, точно вода, что пыталась бы просочиться в бетон. Это долгий труд. И тяжкий. Все равно что бабочке, которая уже вышла из куколки, сызнова втиснуться в старую жесткую оболочку.
Вице-президенты со страхом наблюдали за тетушкой Тилди. Мистер Кэррингтон то ломал руки, то взмахивал ими, то тыкал пальцами в воздух, будто этим мог ей помочь. Прозектор только недоверчиво посматривал, да посмеивался, да пожимал плечами.
«Просачиваюсь в холодный, непроницаемый гранит. Просачиваюсь в замороженную старую-престарую статую. Втискиваюсь, втискиваюсь…»
— Да оживай же, черт возьми! — прикрикнула тетушка Тилди. — Ну-ка, приподнимись!
Тело чуть привстало, зашуршали сухие прутья корзины.
— Не ленись, согни ноги!
Тело слепо, ощупью поднялось.
— Увидь! — скомандовала тетушка Тилди.
В слепые, затянутые пленкой глаза проник свет.
— Чувствуй! — подгоняла тетушка Тилди. Тело вдруг ощутило теплый воздух, а рядом — жесткий лабораторный стол и, тяжко дыша, оперлось на него.
— Шагни!
Тело ступило вперед — медленно, тяжело.
— Услышь! — приказала она.
В оглохшие уши ворвались звуки: хриплое, нетерпеливое дыхание потрясенного прозектора, хныканье мистера Кэррингтона, ее собственный трескучий голос.
— Иди! — сказала тетушка Тилди.
Тело пошло.
— Думай!
Старый мозг заработал.
— Говори!
— Премного обязано. Благодарствую. — И тело отвесило поклон содержателям похоронного бюро.
— А теперь, — сказала наконец тетушка Тилди, — плачь!