О странствующих и путешествующих
Шрифт:
Он прикрыл глаза ладонью и задудел песенку. Машка ела его глазами и ждала. Я тоже ждал и думал с сочувствием: плохо работать, когда задача не поставлена чётко. Трудно работать. Бредёшь, как впотьмах, и нет тебе ни радости, ни удовольствия. Слышал я об этих астроархеологах. Нельзя было к ним относиться серьёзно. Никто и не относился.
– А разум в космосе есть, – сказал Горбовский. – Это несомненно. Уж теперь-то я знаю, что есть. Но он не такой, как мы думаем. Не тот, которого мы ждём. И ищем мы его не там. Или не так. И попросту не знаем мы, что ищем…
«Вот именно, – подумал я. – Не тот, не там, не так… Это же несерьёзно, товарищи… Ребячество сплошное…»
– Вот, например, Голос Пустоты, – продолжал он. – Слыхали? Наверное, нет. Полсотни лет назад об этом писали, а теперь уж и не пишут. Потому что, видите ли, нет никаких сдвигов, а раз нет сдвигов, то, может, и Голоса-то нет? У нас ведь хватает этих зябликов – сами в науке разбираются плохо от лености или там плохого воспитания, но понаслышке знают, что человек-де всемогущ. Ай-яй-яй, стыдно, нельзя, не будем… Этакий дешёвенький антропоцентризм…
– А что это такое – Голос Пустоты? – спросила Машка тихонько.
– Есть такой любопытный эффект. На некоторых направлениях в космосе. Если включить бортовой приёмник на автонастройку, то рано или поздно он настроится на странную передачу. Раздаётся голос, спокойный и равнодушный, и повторяет он одну и ту же фразу на рыбьем языке. Много лет его ловят, и много лет он повторяет одно и то же. Я слышал это, и многие слышали, но немногие рассказывают. Это не очень приятно вспоминать. Ведь расстояние до Земли невообразимое. Эфир пуст – даже помех нет, только слабые шорохи. И вдруг раздаётся этот голос. А ты на вахте – один. Все спят, тихо, страшно – и этот голос. Да, неприятно, честное слово. Существуют записи этого голоса. Многие бились над дешифровкой и бьются сейчас, но, по-моему, это бессмысленно… Есть и другие загадки. Звездолётчики многое могли бы порассказать, только они не любят… – Он помолчал и добавил с какой-то печальной настойчивостью: – Это надо понять. Это не просто. Ведь мы даже не знаем, чего ждать. Они могут встретиться с ними в любую минуту. Лицом к лицу. И – вы понимаете – они могут оказаться неизмеримо выше нас. Совсем не такие, как мы, и вдобавок неизмеримо выше. Толкуют о столкновениях и конфликтах, о всяком там различном понимании гуманности и добра, а я не этого боюсь. Боюсь небывалого уничтожения человечества, гигантского психологического шока. Ведь мы такие гордые. Мы создали такой замечательный мир, мы знаем так много, мы вырвались в Большую Вселенную, мы там открываем, изучаем, исследуем – что? Для них эта Вселенная – дом родной. Миллионы лет они живут в ней, как мы живём на Земле, и только удивляются на нас: откуда такие появились среди звёзд?..
Он вдруг замолчал и рывком поднялся, прислушиваясь. Я даже вздрогнул.
– Это гром, – тихонько сказала Машка. Она посмотрела на него, приоткрыв рот. – Гром… Гроза будет…
Он всё прислушивался, шаря глазами по небу. – Нет, это не гром, – проговорил он наконец и снова сел. – Лайнер. Вон, видите?
На фоне сизых туч сверкнула и пропала блестящая полоска. И снова слабо громыхнуло в небе.
– Вот и сиди теперь – жди, – сказал он непонятно. Он посмотрел на меня, улыбаясь, а в глазах были печаль и напряжённое ожидание. Потом всё пропало, и глаза стали прежними, доверчивыми. – А вы чем занимаетесь, Станислав Иванович? – спросил он.
Я решил, что ему захотелось переменить тему, и стал рассказывать про септоподов. Что они относятся к подклассу двужаберных класса головоногих моллюсков и представляют собой особую, не известную ранее трибу отряда восьминогих. Характеризуются они редукцией третьей левой руки, парной к третьей правой гектокотилизированной, тремя рядами присосок на руках, полным отсутствием целома, необычайно мощным развитием венозных сердец, максимальной для головоногих концентрацией центральной нервной системы и некоторыми другими, не столь значительными особенностями. Впервые их обнаружили недавно, когда отдельные особи появились у восточных и юго-восточных берегов Азии. А спустя год их стали находить в нижнем течении великих рек – Меконга, Янизы, Хуанхэ и Амура, а также в озёрах довольно далеко от океанского побережья – например, вот в этом озере. И это поразительно, потому что обыкновенно головоногие в высшей степени стеногалинны и избегают даже арктических вод с их пониженной солёностью. И они почти никогда не выходят на сушу. Но факт остаётся фактом: септоподы превосходно чувствуют себя в пресной воде и выходят на сушу. Они забираются в лодки и на мосты, а недавно двоих обнаружили в лесу, километрах в тридцати отсюда…
Машка меня слушать не стала. Я это ей всё уже рассказывал. Она пошла в палатку, принесла оттуда «голосок» и включила автонастройку. Видно, ей было невтерпёж поймать Голос Пустоты.
А Горбовский слушал очень внимательно.
– Эти двое были живы? – спросил он.
– Нет, их нашли мёртвыми. Здесь в лесу – заповедник. Септоподов затоптали и наполовину съели дикие кабаны. Но в тридцати километрах от воды они ещё были живы! Мантийная полость обоих была набита влажными водорослями. Видимо, так септоподы создают некоторый запас воды для переходов по суше. Водоросли были озёрные. Септоподы, несомненно, шли от этих вот озёр дальше на юг, в глубь суши. Следует отметить, что все пойманные до сих пор особи были взрослыми самцами. Ни одной самки, ни одного детёныша. Вероятно, самки и детёныши не могут жить в пресной воде и выходить на сушу.
– Всё это очень интересно, – сказал я. – Ведь, как правило, океанские животные резко меняют образ жизни только в периоды размножения. Тогда инстинкт заставляет их уходить в совершенно непривычные места. Но здесь не может быть и речи о размножении. Здесь какой-то другой инстинкт, может быть ещё более древний и мощный. Сейчас для нас главное – проследить пути миграции. Вот я и сижу на этом озере, по десять часов в сутки под водой. Сегодня пометил одного. Если повезёт – до вечера помечу ещё одного-двух. А ночью они становятся необычайно активными и хватают всё, что к ним приближается. Были даже случаи нападения на людей. Но только ночью.
Машка запустила приёмник на полную мощность и наслаждалась могучими звуками.
– Потише, Маша, – попросил я.
Она сделала потише.
– Значит, вы их метите, – сказал Горбовский. – Забавно. Чем?
– Генераторами ультразвука. – Я вытащил из метчика обойму и показал ампулу. – Вот такими пульками. В пульке – генератор, прослушивается под водой на двадцать – тридцать километров.
Он осторожно взял ампулу и внимательно осмотрел её. Лицо его стало печальным и старым.
– Остроумно, – пробормотал он. – Просто и остроумно..
Он всё вертел в пальцах, словно ощупывая, ампулу, потом положил её передо мной на траву и поднялся. Движения его стали медленными и неуверенными. Он отошёл в сторону к своей одежде, разворошил её, нашёл брюки и застыл, держа их перед собой.
Я следил за ним, ощущая смутное беспокойство. Машка держала наготове метчик, чтобы рассказать, как с ним обращаться, и тоже следила за Горбовским. Углы губ её скорбно опустились. Я давно заметил, что у неё это часто бывает: выражение лица становится таким же, как у человека, за которым она наблюдает…
Леонид Андреевич вдруг заговорил очень негромко и с какой-то насмешкой в голосе:
– Забавно, честное слово… До чего же отчётливая аналогия. Века они сидели в глубинах, а теперь поднялись и вышли в чужой, враждебный им мир… И что же их гонит? Тёмный древний инстинкт, говорите? Или способ переработки информации, поднявшийся до уровня нестерпимого любопытства? А ведь лучше бы ему сидеть дома, в солёной воде, но тянет что-то… тянет его на берег… – Он встрепенулся и принялся натягивать брюки. Брюки у него были старомодные, длинные. Натягивая их, он запрыгал на одной ноге.