О тех, кто предал Францию
Шрифт:
15 марта 1939 года, через пять с половиной месяцев после Мюнхена, Гитлер вступил в Прагу.
За этой сенсацией скоро последовал Мемель. В страстную пятницу Муссолини вторгся в Албанию и включил ее в состав новой Римской империи.
Говорили, что после событий в Праге Даладье и Чемберлен изменили свою тактику, что они отказались от политики умиротворения. Я плохо верю в это. Злобный провинциал, Эдуард Даладье не так-то легко усваивал преподанные ему уроки. Обоим недоставало того величия, которое отличает
Политика умиротворения не была продиктована мотивами сентиментальности. Она не была порождена и тем умонастроением, которому присуща столь сильная ненависть к войне, что любые жертвы кажутся предпочтительнее. Нет, эта политика вытекала из чисто политической концепции, ясно выраженной французской фашистской газетой «Комба»: «Партии правого крыла страшились войны не только из-за связанных с ней бедствий, не только из-за возможного поражения и опустошения Франции, но, главным образом, из-за того, что поражение Германии означало бы крушение авторитарных систем, которые представляют главный оплот против коммунизма и, пожалуй, большевизации Европы».
Известно, что русское предложение о созыве конференции с участием Франции, Великобритании, России, Польши, Румынии и Турции для обсуждения мер сопротивления дальнейшему развитию агрессии поступило через три дня после падения Праги. Однако оно было отвергнуто как «преждевременное».
К концу марта из Берлина, Варшавы и Данцига начали просачиваться слухи о том, что в Данциге назревает национал-социалистский путч.
Угроза по адресу Данцига, таившая в себе опасность общеевропейской войны, сплотила общественное мнение, особенно в Англии. Надо было что-то предпринимать. Совершенно очевидной становилась необходимость вступить в переговоры с русскими и выдвинуть четкие предложения. Это сделано не было.
В том же месяце было сделано англо-французское предложение России: гарантировать помощь Польше, подобно тому как это сделали демократические державы. Русский ответ пришел через два дня; он содержал предложение немедленно заключить тройственный союз между Францией, Великобританией и Россией.
9 мая последовал ответ на русское предложение — более чем три недели спустя после его вручения. Ответ этот представлял собою слегка измененный вариант первоначального англо-французского предложения. Русские снова не теряли времени с ответом. По истечении пяти дней они повторили свое требование о тройственном союзе.
Прошло две недели, пока демократические державы приняли решение. За это время немцы и итальянцы закончили переговоры о военном союзе. Кулондр прислал еще одно предостережение из Берлина. На этот раз оно было сформулировано гораздо резче.
27 мая, наконец, были посланы инструкции французскому и английскому послам в Москве вступить в переговоры о тройственном союзе с русскими.
В тот же самый день был подписан военный союз между фашистской Германией и фашистской Италией — так называемый «железный пакт». Переговоры о нем длились ровно двадцать дней.
Смятение во Франции быстро нарастало. Съезд французских социалистов выявил глубокие разногласия внутри партии. Единый
«Если державы оси почувствуют себя окруженными, — говорил он, — они начнут войну».
Марсель Деа, другой приспешник Боннэ, открыл в прессе кампанию против «риска во имя Данцига».
Июнь закончился на несколько более спокойной ноте.
Главный агент Гитлера во Франции, Отто Абетц, был выслан. Ловкий и не лишенный культуры человек и бойкий собеседник, он был женат на француженке и блистал во многих парижских салонах. Графиня Элен до Порт, подруга Поля Рейно, и маркиза де Крюссо, приятельница Даладье, приглашали его к себе.
Он имел в своем распоряжении огромные суммы денег. Он покупал журналистов, издателей, рекламную прессу. Он покупал политических деятелей. В донесении из Берлина, погребенном в архивах Боннэ, говорилось, что Абетц однажды, в минуту откровенности, хвастал, что свыше дюжины французских парламентариев у него в кармане.
Последняя неделя августа ознаменовалась новыми ходами и контрходами, по мере того, как перспектива войны вырисовывалась все яснее. Боннэ дал инструкцию французскому послу в Варшаве внушить польскому правительству, что «оно должно воздержаться от какого бы то ни было военного вмешательства в случае объявления Данцигского сената о присоединении вольного города к Германии». Это означало, что Франция решила отдать Данциг Гитлеру.
Оптимистические прогнозы сменялись пессимистическими и наоборот с быстротой чуткого барометра. Сообщали, что Гитлер склонен к переговорам. Сэр Невиль Чемберлен летал из Берлина в Лондон и возвращался всякий раз с новым предложением. Робер Кулондр несколько раз посетил фюрера. Даладье повторно писал Гитлеру, предупреждая, что Франция выступит на стороне поляков, если на тех нападут.
Миллионы французов были призваны в армию. Сотни тысяч жителей покинули Париж. Потом, в конце августа, пронесся слух, что поляки и немцы вступают в непосредственные переговоры. Министр сказал мне с облегчением: «Сегодня мы можем спать спокойно».
Но все надежды рассеялись, как дым, когда германское радио огласило меморандум, содержащий немецкие условия Польше. В заключение сообщалось, что требование германского правительства о том, чтобы поляки прислали уполномоченное лицо для ведения переговоров, выполнено не было. Поэтому условия более не действительны.
— Как вы думаете, ударят они этой ночью? — спросил я на Кэ д'Орсэ.
— Министр думает, что это очередной германский блеф, — последовал ответ.
На следующее утро я был разбужен сообщением о том, что германские войска перешли польскую границу.
Кабинет заседал в тот день долго. Один из министров сообщил мне, что Боннэ поручено принять приглашение дуче на конференцию, которая состоится 5 сентября. Французское правительство не ставило при этом никаких условий. Британский кабинет тоже принял приглашение, но при условии, что немцы выведут войска из Польши. Несколько часов длился спор между Лондоном и Парижем, прежде чем французское правительство присоединилось к английскому требованию.