О теории прозы
Шрифт:
Пример общего – это лук и лира. Лук – соотношение гибкой ветки и тетивы. Образуется новое, как самостоятельная форма. Она означает, что из лука нужно стрелять. У нее есть прямое целевое назначение, как у всякой структуры.
Лира – звучащий лук, но с разнонастроенными тетивами. Здесь иная задача, иная цель, потому из сходных элементов возникает иная форма, иная структура.
У структуралистов возникновение большого количества терминов создает иллюзию, что уточняется анализ. Но такого рода анализ без учета смысловых соотношений
Это не означает, что нужно переходить к пересказу содержания, к описанию частных случаев, к протоколу о происшествии. Протокол о происшествии отличается от художественного произведения тем, что у них разные цели и разные средства, Отсюда и разные структуры.
В «Мертвых душах» есть ощущение пейзажа, который можно назвать пейзажем России. Но эта Россия противоречива у Гоголя. Потому что Русь сравнивается с птицей-тройкой, а тройка запряжена в бричку, в которой едет Чичиков. Эта бричка как бы перенесена в «Степь» Чехова, но заново переосмыслена.
У Чехова – пейзаж огромной России, огромное пространство, не заполненное новыми идеями. Про одного из персонажей сказано, что он был бы нужен для революции, но революции у нас никогда не будет. Другие рассказывают как бы не про свою жизнь, которую они боятся потерять.
В этих двух пейзажах, огромность пространства – противоречивость страны. Противопоставление такого рода структурно само по себе. Понять надо именно это и показать, как вещь сделана, как и почему работает в ней прием, который становится и смыслом и структурой.
Поэтому скажем, что структура и форма очень близкие понятия.
Известные вещи иногда нуждаются в повторении. Всем известно, что формы нет без содержания.
Между тем идет спор о терминологии.
Другая работа Романа Якобсона называется «Лингвистика и поэтика».
Архитектура тоже словесна. Я уже постарался показать это.
Гоголю нужно дать осмотр Собора Св. Петра.
Так вот, чтобы рассказать о храме Петра в Риме, Гоголь подводит женщину к такому-то месту внутри здания и говорит: «Посмотрите». Она видит крохотное изображение; «Обернитесь», – и мы понимаем, что впечатление от изображений ангела рождается пространственным сравнением определенной глубины очень большой резкости.
Ритм, вот эти черточки ударных слогов, это похоже, говорил Осип Брик, на следы ног на песке – это не движение, это только следы движения; определение движения через остановки.
Брать надо в целостности способа (форм) изображений. Фраза из «Ревизора»: «Над кем смеетесь?..» – очевидное обращение, лицом к рампе. Это как бы проход героев.
То же у Чехова, у Шекспира. То есть имеет место переход от слова к нагруженности; и оно драматургично.
«Чайка» Чехова. Озеро, на берегу театр. Что уже само по себе продленность драматургии – за озером. Пространственность драматургии.
Это другой калибр, чем обыкновенное пространство сцены.
Сцены «окаменения». Ревизор.
Остановка – ритм – движение.
Голос Отца в «Гамлете»: «Клянитесь на мече».
После этого переход – остановка – переход – остановка: ритм движения в напряженности смысла.
И это подлинные элементы структуры.
В самом сюжетосложении прозы важны переезды.
Чехов говорил о банальности обычного решения: пьеса кончается тем, что герой умирает или уезжает. Этого не смог избежать даже Шекспир.
Чехов говорил, что тот, кто придумает новый конец, тот гений.
Таким образом, условность сцены разъясняется текстом. Горький это знал. Он с горем говорил товарищам: «У меня вход и выход героя на сцену так же случаен, как поведение мухи». Мы скажем сегодня, – вещь не имеет стройного сюжетосложения.
Построение древнегреческой сцены имеет свои законы – и вот, благодаря им, падение Рима сохранено.
Подвижность сцен у Мейерхольда – возьмите «Ревизор» – имеет блестящую и необходимую жизнь, потому что движение на сцене художественно обусловлено.
Посмотрите, как построена двойственность разгадки действий человека.
«Укрощение строптивой» Шекспира; женщина укрощается угрозой, что герой убежит от свадьбы. Он должен расколдовать женщину – сделать ее покорной; кроме того, он хочет получить ее приданое.
Всего этого нельзя сделать карандашом.
Здесь надо думать.
Северных берег того, что мы называли Полярным океаном, северная наша граница, наш фасад, как говорил Менделеев, начерчен, но художественно не осмыслен, не описан.
Посмотрите, как организована церковная служба:
дьякон – священник; хор.
Но ведь это отражение системы греческой трагедии. В церковном пении православной церкви – оно пение, но рассказывается о том, что написано.
Хотя оно поется.
Даже открывание боковых ворот – это отпечаток обычаев старой сцены.
Одновременно мы понимаем, что говорим о структуре и о наследовании структур, о переходе структур одного вида искусства в другой.
Гоголь. «Тарас Бульба».
Казаки уезжают; но при этом рассказано о движении колосьев, – этим показывается первый план. Таким образом дается время и пространство – насколько далеко видно в степи.
То есть это смысловая пертурбация. Но тогда если так описывать, то надо уловить движение предмета.
Искусство так и делает.
Сад, дом Плюшкина описываются движением – осматриванием.
Пушкин пишет о Татьяне:
Давно сердечное томленьеТеснило ей младую грудь;Душа ждала... кого-нибудь.И мы понимаем, что прикасаться к этим строчкам надо не при помощи анализа рифм.
V
Драма мужчины и женщины, зрелых любовников, указана крупным поэтом.