О Томасе Майн Риде
Шрифт:
Война 1846-47 годов проходила в сражениях людей не столько с людьми, сколько с пространством и с тем балаганом, который получается, когда нужно обеспечивать войска, день за днем продвигающиеся по необитаемым землям. И если подвиг грозной армии оборванцев, маршем прошедших от форта Ливенуорт на Санта-Фе и дальше, с вылазкой вглубь Мексики, был невероя-тен пешком и верхами они проделали путь в 3500 миль, настоящий "Дерюжный Анабасис", как окрестил ту экспедицию историк Бернард Де Вото,- то для исхода войны это ровным счетом ничего не значило. А вот Риду пришлось участвовать в решающем предприятии - десанте генерала Уинфилда Скотта. Как оказалось, шовинистически настроенный репортер Уолт Уитмен не ошибся: дело и впрямь решил американский флот. Победу он не принес, а решающую роль сыграл. Вместе с пятью тысячами погруженных на суда и высаженных под Вера Крусом парней Рид попал в жаркую переделку. Десант был затеей вполне безумной, и сил у американцев, при всех подкреплениях, не хватало; они шли к Нью-Мексико дорогой Кортеса, но за ними, отрезая путь назад, смыкалось кольцо неприятельских
По возвращении в Штаты приглашенный друзьями на ферму в Огайо, Рид написал там свой первый роман "The Rifle Rangers, or, Adventures in Southern Mexico"*. Во многом это простой репортаж о проведенной кампании, несколькими смешными эпизодами напоминающий Марка Твена. Но в репортаж довольно неуклюже вплетена любовная история. Рассказчик - нечто вроде нашего пана Володыевского - спасает двух прелестных девиц от напавшего аллигатора, кинувшись на него с охотничьим тесаком. В одну из них он влюбляется и на протяжении всего романа преодолевает козни коварного соперника (соответственно, Богуна), на которого автор не пожалел черной краски.
Только Рид успел привести рукопись в порядок, как разыгрались события, снова разжегшие в нем воинственный пыл. Из Европы дошли известия о революции в Германии, Польше, Венгрии. Шел 1848 год. Рид решил отправиться в Европу и вступить в ряды революционной венгерской армии. Не стоит упрощать его образ, думая, будто ему просто не терпелось нюхнуть пороху. Он, как уже говорилось, стоял за определенные убеждения, вдохновлялся республикой и ненавидел самодержавие. Свой взгляд был у него и на войну. Куда лучше ридовской публицистики его выражает стихотворение "Война". В нем говорится: "Пусть бледные уста проклинают тебя, пусть они молят о мире: таков уж обычай наших времен. Пусть удобно усевшийся на троне монарх учит своих приспешников и миллионы подданных благам статус кво. Статус кво - удел рабов! Вы несете вздор, апостолы мира! Это мир виселицы, тюрьмы и могилы! Хорошую же новость возвещаете вы людям, советуя им добиваться свободы в рамках разумного. Сколько еще рабу молить господина, убеждая снять цепь? Или сделать ее хоть на звено длиннее?" Кончаются стихи кличем: "Пока на земле, обезображивая ее красоту, останется хоть один неповерженный тиран, хоть один неопрокинутый престол, хоть одна не сброшенная с головы корона, приветствую тебя, Война!" Правда, стихотворение напечатано гораздо позже, в 1869 году, но мыслей этих Рид держался всегда. В чем, кстати, вполне походил на венгров, боровшихся за свободу своей страны. Что же до мексиканской кампании, то она ему, в отличие от новоанглийских интеллектуалов, вовсе не представлялась постыдной агрессией. Письма его дышат живым политическим интересом к Латинской Америке, которая для него что-то вроде конрадовского "сердца тьмы". Если Европой сейчас заправляет, на его взгляд, шайка усыпанных драгоценностями мерзавцев и угнетателей (этих сверхчеловеческих негодяев девятнадцатого века для Рида олицетворяли лорд Пальмерстон и Людовик Наполеон), то Америке испанская колонизация оставила в наследство лишь власть спевшегося с белой аристократией католического клира, темноту, эксплуатацию и старческую немощь. Мексику Рид считал несчастной страной, где три четверти богатств - в руках церкви, а диктаторы вроде Санта Аны приходят к власти не иначе, как при поддержке "партии священников". Само коварство и бесчеловечность, этот Санта Ана должен был бы по справедливости зваться просто Сатана. Но что может поделать народ, волею клира прозябающий под игом отвратительного папизма? Рид где-то рассказывает, как на улице захваченного американцами Мехико-Сити толпа оборванцев во главе со священником пыталась заставить его, победителя, снять шляпу перед процессией, несшей Святое Причастие,- "что для наших религиозных чувств совершенно непереносимо" - и как ему удалось защититься, только выхватив саблю. Позже Рид со всем энтузиазмом поддерживал президента Бенито Хуареса, видя удовлетворение справедливости в том, что он индеец, потомок убитого Кортесом Монтесумы (как нередко случается, индейцев Рид любил, но вчуже). Стало быть, американцы имели право захватывать земли, по закону принадлежавшие Мексике? Да, имели, отвечал Рид. Если та или иная страна не в силах управлять своими территориями, она теряет на них права: "Даже высокоцивилизованные народы, волею случая владеющие слишком обширными территориями - именно слишком обширными, чтобы пользоваться ими, будь то по недостатку энергии либо желания,- вполне могут быть освобождены от этих излишков безо всякого ущерба для принципов
В год европейской Весны Народов капитан Майн Рид (с этим званием он вернулся с Мексиканской войны) завязал знакомство с революционером Хэкером, и они вместе приступили в Нью-Йорке к формированию легиона. Приготовления, однако, отняли немало времени, и пока их группа плыла к берегам Англии, русская армия приканчивала венгров. Как только Рид оказался в Лондоне, а его военные планы провалились, он стал присматриваться к книгоиздателям. Успех первого романа склонил его к выбору писательского пути. Он быстро нашел свое место - книги для молодежи - и, хотя в изысканных литературных кругах его ставили не слишком высоко, снискал известность и доход. Несмотря на то, что поселился он в Англии, я бы считал его писателем ирландско-американским, поскольку к Америке он был действительно привязан, а Джона Буля не терпел. Его приводила в бешенство английская кастовость, наглость имущих классов и нужда масс.
Однако политический пыл Рида не угас и в пору успеха и благополучия. В Лондоне он свел знакомство с вождем венгерской революции Кошутом и стал его приверженцем, другом и соратником. Консерваторы клеветали на Кошута, "Таймс" атаковал британское правительство, предоставившее убежище опасному бунтовщику. Рид защищал его своим пером, обращая кавалерийские набеги на треклятый "Таймс", но делая это, увы, не всегда успешно: его заносил темперамент, а стиль страдал от излишней склонности к panache*. Рид был готов служить венгерскому делу не только пером. Разгромленные революционеры жили постоянным ожиданием, когда же у них на родине "что-то изменится", и в одну из таких минут просвета Кошут задумал с помощью Рида отправиться в Венгрию под вымышленным именем. Капитан Рид должен был путешествовать под видом знатного туриста, а Кошут - в качестве его слуги. Занимал капитана и еще один очаг революции - Польша. Он участвовал в работе британско-польского товарищества, и участие его в конце концов окупилось тем, что на одном из митингов он познакомился с юной, только что вышедшей из пансиона девушкой, которая стала позднее его женой. Элизабет Рид была, как теперь видно, личностью незаурядной. Ее книга 1890 года "Mayne Reid, a memoir of his life"** остается - тем более что монографий о Риде пока не написано - важнейшим источником информации, откуда прежде всего черпал материал и я.
Другой источник, особенно во всем, относящемся до политических взглядов Рида,- журнал "Onward (for the youth of America)"***. Рид издавал его в Нью-Йорке в 1869 году, во время своего недолгого там пребывания. Весь этот журнал приключенческих романов, географических описаний, зоологических курьезов, стихов и комментариев к международным событиям Рид от начала до конца делал сам. Работоспособен и плодовит он был необычайно. Список книг, написанных им до смерти в 1883 году, получился немалый.
Я рискнул заговорить о Майн Риде по особой причине. Он околдовывал не только русских, но и польских читателей, и я помню себя, бредущего из библиотеки вверх по виленской улице Мала Погулянка с книгой Рида под мышкой: рукав перехваченного ремнем кожушка, серый зимний день, по середине улицы, лежа на животе и правя ногой как рулем, несутся вниз на санках ребята. Такие подробности обычно западают в память, если минуты, когда ими живешь, окрашены сильным чувством. От груза под мышкой сладко замирало сердце: это был заветный клад. Все рифмованное я в ту пору считал глупостью, не подозревая, что переживу над такими стихами Рида, как "Лесною чащей", своеобразное посвящение в поэзию.
Авторитет Рида в России и Польше мог бы стать предметом отдельной работы. Ограничусь лишь несколькими нитями, которые в этой работе стоило бы проследить. Думаю, Майн Рид привил новый - я бы сказал, более пристальный - взгляд на природу. Для его юных почитателей природа переставала служить собранием антропоморфных картин или предлогом для неопределенно-пантеистических откровений. Его мания сопровождать каждое название животного или растения их латинским именем в скобках, забота о скрупулезном описании климата и обстановки, среди которых протекает действие, разительно отличались от расхожих образцов и учили вниманию.
Наследником его в этом был польский автор юношеских книг об охоте Влодзимеж Корсак. Если говорить о себе, то и умением даже сейчас назвать многие деревья и травы по-латыни, и любовью к Корсаку, и тем, что имена польских естествоиспытателей Тарановского, Штольцмана - для меня не пустой звук, я целиком обязан книгам Рида. К тому же, триумф его книг пришелся на эпоху, когда чисто гуманитарный образ мира дал трещину и школьные уроки зоологии и ботаники стали возбуждать пыл молодых и достаточно жестоких натуралистов, коллекционирующих жуков, бабочек и птичьи яйца.
Еще одна нить - романтический образ Америки. Даже если возводить его в Европе к шатобриановской повести "Атала", а позднее - к романам Купера, и тогда вклад Майн Рида останется немалым. Чехов, как и другие писатели, уже воспринимал взятые у Рида аксессуары как понятные без комментариев. Да и в стихотворении нашего Антония Слонимского "Всадник без головы" подразумевается, что читатель помнит одноименный роман Майн Рида и при словах "прерия", "мустанг", "побережье Леона" чувствует то же, что сам поэт.