О трагическом чувстве жизни
Шрифт:
Вера это форма познания, пусть даже это познание нашего витального желания и его словесное оформление. По крайней мере в нашем обычном языке слово «верить» имеет двоякий и даже противоречивый смысл, означая, с одной стороны, высшую степень приверженности нашего ума какому-нибудь знанию как истинному, а с другой - приверженность слабую и нерешительную. Так что если в одном смысле вера во что-то означает величайшее признание, какое только возможно, то и выражение «верю, что так будет, хотя не уверен в этом», является обычным и тривиальным.
Это соответствует тому, что мы говорили о неуверенности как основе веры. Самая крепкая вера, в отличие от всякого другого познания, не являющегося pistico, религиозным - правоверным, как мы бы сказали, - основывается на неуверенности. Вот почему вера, гарант того, на что мы надеемся, это скорее доверие к личности, которая нас в чем-то уверяет, а не рациональное признание какого-нибудь теоретического принципа. На место объективного элемента познания
Этот личный, или религиозный, элемент в вере очевиден. Сама по себе вера, как обычно говорят, не есть теоретическое познание или рациональное признание истины; но, по сути дела, доверие к Богу тоже не является достаточным ее объяснением. «Вера это внутреннее смирение или признание духовной власти Бога, непосредственное послушание. И как только это послушание становится средством постижения рационального принципа, вера становится личным убеждением». Так говорит Сиберг .
В соответствии с тем, как определил веру Святой Павел, греческое , pistis, лучше было бы перевести как доверие. В самом деле, pistis происходит от глагола , peitho, который в одном залоге означает «убеждать», в другом - «доверяться» кому- то, «считаться» с ним, «полагаться» на него, «повиноваться». A полагаться, fidare se, происходит от основы fid, и отсюда fides, вера, а также доверие. Греческая основа , pith, и латинская fid, как видно, родственны. В итоге, само слово «вера» несет в себе исходный подразумеваемый смысл доверия, подчинения чужой воле, личности. Мы доверяем только личностям. Мы доверяем Провидению, которое мы воспринимаем как нечто личное и сознательное, но не Судьбе, которая есть нечто безличное. Таким образом, мы верим в того, кто говорит нам истину, в того, кто внушает нам надежду; а не прямо и непосредственно в саму по себе истину или в саму по себе надежду.
Этот личный, или, вернее, персонифицированный, смысл веры, очевидный уже в самых заурядных ее формах, превращает веру в некий дар свыше, вдохновение, чудо. Вот какая история приключилась с одним парижским врачем. Узнав, что в его районе объявился знахарь и начал отбивать у него клиентов, он перешел в другой, более отдаленный район, где его никто не знал, представился как знахарь и стал вести себя соответствующим образом. А когда его обвинили в нелегальной медицинской практике, он предъявил свой диплом, говоря приблизительно следующее: «Я врач, но если бы я был представлен как врач, то не приобрел бы ту клиентуру, которую имею в качестве знахаря; а теперь, когда мои клиенты узнали, что я врач с медицинским образованием и имею диплом врача, они сбегут от меня к знахарю, который даст им ручательство в том, что не имеет образования и будет лечить их по вдохновению». Ни врач, вынужденный доказывать, что он не имеет ни диплома ни образования, ни знахарь, вынужденный доказывать, что, он имеет образование и является дипломированным врачем, не заслуживают доверия, Ибо одни верят в науку, в образование, а другие - в личность, вдохновение и даже в невежество.
«В географии мира имеется некое разграничение, которое мы можем увидеть при рассмотрении различных мыслей и желаний людей по отношению к их религии. Вспомним, что в этом отношении весь мир делится на два совершенно разных полушария. Одна половина мира мистическая, это великий, темный Восток. Он стоит на том, что в познании мы никогда не достигаем абсолютной ясности. Представьте в качестве ясной и отчетливой любую из великих идей жизни, и тотчас же она покажется Востоку неистинной. У него есть какой-то инстинкт, который подсказывает ему, что самые глубокие мысли слишком глубоки для человеческого ума и что если они выражены в форме, доступной для человеческого ума, то тем самым совершается насилие над их природой и они теряют свою силу. А Запад требует ясности и не терпит тайн. Он предпочитает отчетливое суждение в той же мере, в какой его Восточному брату оно не нравится. Он стремится к познанию того, что значат вечные и бесконечные силы для его частной жизни, предполагая, что они должны его лично сделать счастливее и лучше, чуть ли не строить ему удобное жилище и варить ему ужин на огне... Есть, конечно, исключения; мистики в Бостоне и Сан Луи, с одной стороны, люди, приверженные фактам в Бомбее и Калькутте, с другой. Эти две противоположные духовные позиции не могут быть отделены друг от друга каким-нибудь океаном или горным хребтом. В некоторых странах и у некоторых народов, например, у иудеев и у нас в Англии, они сильно перемешаны. Но в основном, мир разделен именно так. Восток верит в лунный свет тайны; Запад - в полуденный свет научного факта. Восток в своих туманных порывах устремляется к Вечности; Запад легкой рукой ловит настоящее и не хочет отпускать его до тех пор, пока не выяснит его рациональных, интеллигибельных причин. Каждый из них плохо понимает другого, не доверяет ему, и даже в значительной мере презирает. Но только оба полушария вместе, а не каждое из них в отдельности, образуют мир в целом». Так сказал в одной из своих проповедей преподобный Филипп Брукс, который был епископом в Массачусетсе и великим проповедником унитаризма (The mistery of iniquity and other sermons, sermon, XII).
Точнее можно было бы сказать, что во всем мире, как Восточном, так и Западном, рационалисты ищут дефиниций и верят в понятие, а виталисты ищут вдохновения и верят в личность. Одни изучают Вселенную, чтобы вырвать у нее ее секреты; другие молятся Сознанию Вселенной, стремятся вступить в непосредственную связь с Душой мира, с Богом, дабы найти гарантию, или осуществление, того, на что надеются, а именно - что не умрут, и уверенность в невидимом.
И поскольку личность это воля, а воля всегда направлена на будущее, постольку тот, кто верит, верит в грядущее, иначе говоря, в то, на что надеется. Строго говоря, мы верим не в то, что есть и было, но только в то, что является гарантией, осуществлением того, что будет. Вера христианина в воскресение Христа, то есть доверие к традиции и Евангелию - а обе эти вещи являются чем-то личным, - которые говорят ему, что Христос воскрес, это вера в то, что благодаря Христу и сам он когда-нибудь воскреснет. И даже научная вера, ведь и она существует, тоже относится к будущему и является актом доверия. Человек науки верит, что в такой-то грядущий день будет удостоверено затмение солнца, верит, что законы, которые до сих пор правили миром, будут править им и впредь.
Верить, я повторяю, это значит испытывать доверие к кому-то, и вера относится к личности. Я говорю, что знаю, что существует животное по имени лошадь и оно имеет такие-то и такие-то черты, потому что я видел лошадь, и я говорю, что верю в существование так называемого жирафа или утконоса только по той причине, что доверяю тем, кто жирафа видел. И здесь присутствует элемент неуверенности, который несет в себе вера, поскольку личность может ошибаться или обманывать нас.
Но, с другой стороны, этот личный элемент веры придает ей аффективный, любовный характер, а главное, в случае религиозной веры, преданность тому, на что надеются. Едва ли найдется кто-либо, кто пожертвует жизнью ради того, чтобы отстоять утверждение о том, что три угла треугольника равны двум прямым, ибо такая истина не нуждается в том, чтобы мы жертвовали ради нее своею жизнью; но, в противоположность этому, многие расстались с жизнью, отстаивая свою религиозную веру, и дело в том, что мученики создают веру в гораздо большей степени, чем вера - мучеников. Потому что вера не является просто согласием интеллекта с каким-нибудь абстрактным принципом, она не является признанием какой-либо теоретической истины, в котором роль воли ограничивается тем, что она побуждает нас к познанию; вера это нечто из области воли, это движение духа в направлении к истине практической, в направлении к личности, в направлении к чему-то такому, что побуждает нас жить, а не только познавать жизнь.
Вера побуждает нас жить, убеждая нас в том, что жизнь, хотя и зависит от разума, но, с другой стороны, имеет свой источник и черпает свою силу в чем-то сверхъестественном и чудесном. Математик Курно {196} , человек в высшей степени уравновешенный и поглощенный наукой, сказал, что жизни присуща тяга к сверх- естественному и чудесному, а без этого все спекуляции разума способны породить только душевное расстройство (Traite de l'enchainement des idees fondamentales dans les sciences et dans l'histoire, §329). А дело в том, что мы хотим жить.
196
Курно (Cournot) Антуан-Огюстен (1801-1877) - французский математик, известный своими трудами в области теории вероятности.
Но, хотя мы говорим, что вера это нечто из области воли, наверное, лучше было бы сказать, что это сама воля, воля не умирать, или, скорее, еще одна душевная способность, отличная от интеллекта, воли и чувства.
Мы способны чувствовать, познавать, хотеть и верить, или творить. Ведь ни чувство, ни интеллект, ни воля не творят, а имеют дело с уже данной материей, с материей, которую предоставляет им вера. Вера это творческая способность человека. Но так как с волей она имеет более тесную связь, чем с какой-либо другой из этих способностей, мы представляем ее в волитивной форме. Однако, заметьте, хотеть верить, иначе говоря, хотеть творить - это еще не значит верить, или творить, хотя, конечно, именно это желание будет началом веры, началом творчества.
Таким образом, вера это способность творческая, цветок воли, и ее назначение - творить. Вера в Бога состоит в сотворении Бога, а поскольку именно Бог дает нам веру в Него, постольку не кто иной, как Бог непрерывно творит в нас сам себя. Как сказал Святой Августин, «я буду искать Тебя, Господи, взывая к Тебе, и воззову к Тебе, веруя в Тебя. Взывает к Тебе, Господи, вера моя, которую дал Ты мне, которую вдохнул в меня через вочеловечившегося Сына Твоего, через служение Исповедника Твоего» (Исповедь, кн. I, гл. I). Наша способность творить Бога по своему образу и подобию, персонализировать Вселенную, может означать только то, что мы несем Бога в своей душе как осуществление того, на что мы надеемся, а Бог беспрерывно творит нас по образу и подобию своему.