О трагическом чувстве жизни
Шрифт:
Действительно, мы испытываем удовлетворение, делая добро, когда добро нас переполняет, когда мы полны сострадания, а полны сострадания мы бываем тогда, когда Бог, заполнив нам душу, одарит нас мучительным ощущением вселенской жизни, вселенской жажды вечного обожения. Дело в том, что мы не можем существовать в мире, не имея ничего общего с другими, не имея одного общего с ними корня, равно как и судьба их нам не безразлична, напротив, мы болеем их болью, мы тоскуем их тоскою, и чувствуем общность нашего происхождения и нашей боли, даже если не отдаем себе в этом отчет. Боль и сострадание, которое от нее рождается, являются тем, что открывает нам великое братство всего, что живет и более или менее сознательно существует. «Братец волк», - так обратился Святой Франциск
Таким образом, милосердие есть побуждение избавиться от боли и избавить от боли всех своих ближних, а так же и Бога, который охватывает собою всех нас.
Боль это нечто духовное, и она является самым непосредственным проявлением сознания, так что тело дано нам, быть может, только для того, чтобы предоставить возможность боли обнаружить себя. Кто никогда не страдал, более или менее сильно, тот не склонен к самосознанию. Впервые человек плачет, едва родившись, когда воздух врывается ему в грудь, сдавливает ее и как будто говорит ему: «Ты должен дышать мною, чтобы жить!»
Чему бы там ни учил нас разум, мы должны верою познавать, что материальный, или чувственный, мир, тот, что создается нашими чувствами, только для того и существует, чтобы воплощать и поддерживать другой мир, мир духовный, или воображаемый, который творится нашим воображением. Сознание стремится с каждым разом становиться все более сознанием, осознаниваться, обретая полное сознание самого себя во всей своей полноте, во всей полноте своего содержания. Чему бы там ни учил нас разум, мы должны верою познавать, что в недрах нашего собственного тела, в животных, в растениях, в камнях, во всем живом, во всей Вселенной имеется дух, который борется за самопознание, за обретение самосознания, за то, чтобы быть самим собой - ведь быть самим собой это значит познать самого себя, - быть чистым духом, а так как достигнуть этого он может только через посредство тела, материи, он творит материю и пользуется ею, оставаясь в то же время заключенным в ней. Свое лицо мы можем увидеть только в зеркале, но зеркальное отражение, в котором мы видим себя, остается заключенным в зеркале, и мы видим свое отражение только так, как его деформирует зеркало, если зеркало разобьется, то разобьется и отражение, если оно потускнеет, потускнеет и отражение.
Дух ограничен материей, в которой он должен жить и обретать самосознание, точно так же, как мышление ограничено словом, которое является его социальным телом. Без материи нет духа, но материя заставляет дух страдать, ограничивая его, И боль это не что иное, как препятствие, которое материя ставит перед духом, это столкновение сознания с бессознательным.
Действительно, боль это преграда, которую бессознательное воздвигает перед сознанием, перед духом; это противодействие воле, ограничение, которое видимая Вселенная устанавливает для Бога, это стена, на которую наталкивается сознание, как только оно захочет расшириться за счет бессознательного, противодействие, которое это последнее оказывает осознаниванию.
Мы не знаем, хотя, конечно, верим, есть ли у нас сердце, желудок или легкие, до тех пор, пока они у нас не болят, не беспокоят и не тревожат нас. Физическая боль, или по крайней мере беспокойство, является тем, что открывает нам существование наших внутренних органов. И то же самое происходит с духовной болью, с тоской: мы не отдаем себе отчета в том, что у нас есть душа до тех пор, пока она у нас не заболит.
Именно тоска заставляет сознание углубиться в самое себя. Тот, кто не испытал тоски, знает, что делает и что думает, но на самом деле он не знает того, кто все это делает и думает. Он мыслит, но его мысли как бы не принадлежат ему. И сам он тоже не принадлежит себе. Только через тоску, через страсть никогда не умирать, человеческий дух овладевает самим собой.
Боль, то есть некое нарушение в нашем существовании, заставляет нас обнаружить, что у нас есть внутренние органы, и в предельном, смертельном нарушении его, через боль уничтожения мы постигаем духовное нутро нашего временного существа, мы приходим к Богу, в духовной тоске мы начинаем дышать Богом и учимся Его любить.
Ибо познавать надо верою, чему бы там ни учил нас разум.
Зло, как это многие понимали еще в древности, ведет свое происхождение от того, что зовется косностью материи, а в духе - леностью. И недаром говорили, что леность мать всех пороков. Не забудьте, что высшая леность - это тупое нежелание бессмертия.
Сознание, жажда большего и большего, с каждым разом все большего сознания, голод по вечности и жажда бесконечности, страстное желание Бога никогда не находит удовлетворения; каждое сознание хочет быть собою и быть всеми прочими, не переставая быть собой, хочет быть Богом. А материя стремится быть все менее, с каждым разом все менее сознанием; она ничем не хочет быть, ибо жаждет только покоя. Дух говорит. «Хочу быть! ”, а материя отвечает ему: «Не хочу! ”.
И в сфере человеческой жизни индивид, движимый только инстинктом самосохранения, творцом материального мира, стремился бы к уничтожению, к небытию, если бы общество, наделив его инстинктом увековечения, который является творцом мира духовного, не вело и не побуждало бы его к полному бытию, к стяжанию бессмертия. И все то, что человек делает как изолированный индивид, вопреки обществу, все, что он делает только для того, чтобы сохранить себя, пусть даже за счет общества, есть зло, добром же является все то, что он делает как социальная личность, для общества, в котором он живет, чтобы увековечить себя в нем и увековечить это общество. И многие из трех людей, которые кажутся великими эгоистами и без оглядки делали все, лишь бы довести свое дело до конца, на самом деле обладают душой, горящей милосердием и преисполненной милосердия, ибо свое ничтожное я они подчиняют социальному я, которое должно выполнить свою миссию в обществе.
Тот, кто препятствует осуществлению дела любви, одухотворения, освобождения преходящих и индивидуальных форм, тот распинает Бога на материи; распинает Бога на материи каждый, кто использует идеал в своих сиюминутных интересах или ради достижения мирской славы. Такой человек - богоубийца.
Дело милосердия, любви к Богу, - пытаться освободить Его от грубой материи, одухотворить, охватить сознанием, или универсализировать все; грезить о том, чтобы камни заговорили, и действовать в соответствии с этой мечтой, дабы все существующее обрело сознание, дабы воскресло Слово.
Надо только распознать Его в символе Евхаристии. Слово заключено в кусочек материального хлеба. Это сделано для того, чтобы мы Его ели и чтобы, вкушая Его, мы делали Его своим, принадлежащим нашему телу, в котором обитает дух, чтобы Слово билось в нашем сердце, мыслило в нашем мозгу и становилось сознанием. Слово заключено в этот хлеб для того, чтобы, погребенное в нашем теле, Оно воскресло в нашем духе.
Мы должны одухотворить все. Достигнуть этого можно, только наделяя всех и вся своим духом, который чем больше отдает, тем богаче становится. А наделить своим духом других это значит завоевать их и овладеть ими.
Все это познавать надо верою, чему бы там ни учил нас разум...
А теперь мы рассмотрим практические следствия всех этих более или менее фантастических доктрин - логики, эстетики и, особенно, этики - их религиозный смысл. И тогда даже тот, кто, несмотря на мои предупреждения, пытался найти здесь научное или хотя бы философское развитие иррациональной системы, может быть, сочтет их более обоснованными.
Я не считаю излишним еще раз отослать читателя ко всему тому, что я говорил в конце шестой главы, озаглавленной «На дне бездны»; а теперь мы переходим к практической, или прагматической, части нашего исследования. Но прежде нам нужно выяснить, каким образом религиозное чувство может претвориться в исполненное надежд видение жизни иной.