О вечном: о любви, о воровстве, о пьянстве...
Шрифт:
Но самое главное что? Оказывается, наши миры влияют друг на друга. Скажем, у нас всплеск воровства – у них тут же неурожай. Почему так, неизвестно, но всегда так, такая связь.
У них уже лет пятнадцать сильный неурожай... дикий просто неурожай. Собственно, у них лет пятнадцать ничего уже не растет.
А раз неурожай, то люди у них недоедают. А когда у них голод – у нас холод, такая тоже связь.
– Но сейчас, – он сказал, – вы экологическую свою программу обворовали и граница между мирами помутнела,
Короче, если он не врет, теперь у нас всплеск воровства – у них дождь накрапывает... Не знают они уже, куда им деться от дождя: льет и льет и ночью, и днем, сухого места не осталось. Есть районы – залило по горло.
А когда, он сказал, такие дожди, то у них все начинают ругаться матом. Мат столбом стоит. И от этого столба матерного через искривленную границу у нас набирает большую силу... импотенция.
У меня волосы дыбом – что творится! Там столбом мат – у нас столбом импотенция.
Но призрак сказал:
– Уже и эта связь не работает, потому что часть пленки между мирами недавно кто-то из ваших спёр. Теперь, – он сказал, – когда у вас взлет воровства, у нас туман.
Я ему говорю:
– Ну это ничего... туман-то.
Он:
– Да, конечно. Ездить только стало трудно – не видно разделительных полос, светофоров и прохожих.
Потом говорит:
– А когда у вас случился последний всплеск воровства...
Я ему:
– Слушай, что ты все о нашем воровстве?! Давай о чем-нибудь другом поговорим... О пенсиях, что ли.
Он:
– Когда у вас Пенсионный фонд разворовали...
Я не выдержал:
– Хватит! Давай помолчим немного.
Тут светать стало, и я его спросил:
– А чего ты вообще-то заявился к нам?
Он сказал:
– Когда вы с женой ссоритесь, сами у себя свою любовь воруете, моя меня из дома выгоняет. – И потом вдруг говорит: – Не могли бы вы со своей как-то... помягче?
– Как помягче?
– Просто помягче, и всё.
Я ему говорю:
– Да пошел ты!.. «Помягче»! Небось наврал всё: и про миры, и про воровство у нас, и про жен.
И тут моя, легка на помине, глаза открывает, смотрит на меня, как удав на крысу... помягче если сказать, как крыса на удава.
Я ей для смеха говорю:
– Ты самая красивая.
Она заплакала, а призрак исчез.
Может, правда, нам бы... воровать поменьше?
Помощь
Только что закончилась сильная гроза. На лицах людей еще видны следы суеверного страха, но уже и улыбки по поводу этого страха. Потоки воды несутся по улице, с шумом и плеском обрушиваются в сточные люки. В небе грохочет, но уже далеко и глухо.
Прямо по проезжей части, по лужам, неестественно высоко задирая ноги, вышагивает долговязый дядя лет сорока. Заметив у стены дома троих знакомых мужчин, он останавливается, широко улыбается:
– Что было-то сейчас?! Что было-то! Надо же! Ураган! Крыша от гаража летала! Видели? Явидел! Как птица летала.
– Ты чему радуешься? – спрашивает один из мужчин.
Дядя улыбается еще шире:
– Машину оставил у дома на пять минут под деревом. На пять минут!
– Ну?
– Молния попала! Как ножом срезала!
– Кого?
– Дерево. Оно как раз макушкой напротив моего окна. Я когда домой поднялся, жена на кухне стояла, говорит: «У меня предчувствие». И тут как молния полыхнет. Я побежал окно закрыть. Закрыл, смотрю – а дерева-то нет! Где дерево-то? Тридцать лет стояло на одном месте. Куда оно делось, дерево-то? Выбегаю на улицу – всмятку машина, всмятку!
Трое тревожно переглядываются.
– Ты всерьез, что ли?
– Вдребезги!
– Застрахована?
Дядя радостно смеется:
– Нет! В том-то и дело. Не застрахована! Не застрахована машина. Совсем она не застрахована.
Он начинает не то пританцовывать, не то просто топтаться на месте, фальшиво поет: «Не застрахована машина, ее никто не страховал».
До знакомых доходит, что он рехнулся.
– Ничего, Витёк, – говорит один, – ничего. Главное – сам жив остался. Машина – дело наживное.
Дядя смеется, согласно кивает.
– Всмятку! – еще раз сообщает он. – И никто не виноват. Никто ни копейки не даст. Такое государство, помощи ждать неоткуда!
Знакомые тихо переговариваются.
– Во дела! С ума сошел из-за машины.
– Если на последние купишь, то сойдешь.
– Хороший мужик-то был.
– Хороший. Надо бы его домой отвести.
– Обязательно. Без помощи никак нельзя оставить.
– Витя, шел бы ты домой, дорогой человек.
Дядя улыбается:
– Пойду посмотрю еще раз, потом домой.
– Да ладно, Вить, посмотрел – хватит. Давай мы тебя проводим. Ты же нам как родной.
– Как родной, Вить. Мы тебя уважаем.
Они берут несчастного под руки, но он начинает вырываться.
– Посмотрю, потом домой.
Трое только мешают друг другу. Под крики «пустите меня» дядя молотит руками, не глядя куда, и скоро у одного из его знакомых распухает губа, у другого течет из носа кровь, на третьем висит клочьями рубашка.
– Здоровый какой черт!
– Сумасшедшие все здоровые. Держи руку.
– Я держу.
– Так ты мою держишь-то!
– Вить, погоди, послушай... Да погоди ты! Понимаешь, какое дело... Ах ты сволочь! Ногами, да?
У первого обрывается ремень, и брюки падают на асфальт. У второго медленно, но верно заплывает глаз. Третий, постанывая, держится за пах.