О всех созданиях - больших и малых
Шрифт:
Мистер Олдерсон поставил поднос на кухонный стол и подтащил его ближе к нам, а затем сел на стул по другую сторону камина. Никто ничего не сказал. Я смотрел, как в затянувшемся молчании он уставился на бутылку, будто никогда не видел ничего подобного, а затем стал медленно открывать ее, отворачивая пробку осторожно, словно она могла выстрелить ему в лицо.
Наконец он наполнил стаканы, тщательно стараясь, чтобы каждому досталось поровну, и нагибая голову, чтобы убедиться в том, что уровни равны, а затем в качестве жеста, завершающего церемонию, подвинул ко мне груженый поднос.
Я взял стакан и замер в ожидании.
Мистер Олдерсон пару минут смотрел на потухший камин, на висевшую над ним картину маслом, на которой коровы шлепали по воде. Он сжал губы, словно собираясь засвистеть, но потом, похоже, передумал и, не глядя на меня, сделал добрый глоток виски, от чего сразу зашелся в приступе кашля и довольно долго не мог с ним справиться. Когда его дыхание восстановилось, он сел прямо и вперил в меня два слезящихся глаза. Он прокашлялся, и я ощутил некоторое напряжение.
— Что ж, — сказал он. — Стоит отличная погода для хорошего урожая сена.
Я согласился с ним, и он оглядел кухню с таким интересом, как будто впервые попал сюда. Завершив осмотр, он сделал еще один такой же глоток, скорчил рожу, закрыл глаза, резко покрутил головой несколько раз и подался вперед.
— Помяните мое слово, — сказал он, — ночной дождь будет очень полезным.
Я высказался в том смысле, что непременно, и вновь воцарилось молчание. На этот раз оно тянулось еще дольше, мой хозяин продолжал попивать виски, как будто для него это было привычным делом. Я стал замечать, что оно оказывало на него расслабляющее действие, его напряженные черты лица становились мягче, а глаза потеряли охотничий взгляд.
Мы больше ничего не сказали, пока он вновь не наполнил наши стаканы, по-прежнему внимательно стараясь наливать поровну. Он отпил от второй порции, посмотрел на половик и тихо заговорил.
— Джеймс, — сказал он. — У меня была жена — одна на тысячу.
Я так удивился, что не находил ответных слов.
— Да, я знаю, — пробормотал я. — Я много слышал о ней.
Мистер Олдерсон, все еще глядя в пол, заговорил снова, и его голос был полон нежной тоски.
— Это была лучшая девушка на много километров вокруг, и самая красивая, — он внезапно поднял на меня глаза, и на его лице появилось подобие улыбки. — Никто не думал, что она выйдет за такого парня, как я. Но она вышла.
Он начал рассказывать мне о своей покойной жене. Он говорил спокойно, не пытаясь вызвать жалость к себе, но с чувством глубокой благодарности за счастье, которое ему досталось. Я обнаружил, что мистер Олдерсон отличается от большинства фермеров его поколения, поскольку он ничего не сказал о том, каким «хорошим работником» она была. В те времена большинство женщин оценивались по тому, как они умеют работать, и по прибытии в Дарроуби я был потрясен, когда попытался посочувствовать недавно овдовевшему старику. Он вытер слезы и сказал: «Да, она была чудной работницей».
А мистер Олдерсон говорил только о том, что его жена была красива, что она была добра и что он очень сильно ее любил. Он говорил и о Хелен, о том, как и что она говорила, когда была маленькая, о том, как она похожа на свою мать во всех отношениях. Он ничего не сказал обо мне, но я все время чувствовал, что он считал все это предметом моего интереса. Сам факт, что он так свободно говорил, свидетельствовал о том, что барьеры опускаются.
Вообще-то он говорил чуть-чуть слишком свободно. Он уже наполовину опустошил свою третью немаленькую порцию виски, а мой опыт говорил, что йоркширцы просто не могут осилить столько. Я видел дюжих мужиков, способных выпить десять кружек, но переворачивавшихся вверх килем от одного запаха этой янтарной жидкости, а мистер Олдерсон вряд ли вообще пил. Я начал волноваться.
Но делать было нечего, и я позволил ему предаться счастливым воспоминаниям. Теперь он откинулся на спинку своего стула и смотрел куда-то поверх моей головы. Я даже подумал, что он забыл обо мне, потому что после одного особенно долгого отрывка он опустил глаза на меня и некоторое время вглядывался в мое лицо, не узнавая. Когда он определил, кто я, то, похоже, вспомнил о своих обязанностях хозяина. Но, потянувшись за бутылкой, он посмотрел на стенные часы.
— Ну вот, уже четыре. Мы довольно долго засиделись. Вряд ли стоит идти в постель, но часок-другой сна, я полагаю, не повредит.
Он допил остаток своего виски и попытался рывком встать на ноги, деловито осмотрелся по сторонам и с грохотом упал головой в каминные принадлежности.
Внутренне застыв от ужаса, я поспешил на помощь, пока он шарил руками по камину, но моя подмога не понадобилась. Через пару секунд он качался на ногах и смотрел мне в глаза, как будто ничего не случилось.
— Пожалуй, мне пора, — сказал я. — Благодарю за выпивку.
Не было смысла оставаться дольше, поскольку я понял, что нет никаких шансов дождаться момента, когда мистер Олдерсон скажет что-нибудь вроде: «Благословляю тебя, сын мой». Но у меня сложилось приятное ощущение, что все будет хорошо.
Я пошел к двери, а фермер сделал честную попытку проводить меня, но ноги его не слушались, он беспомощно качался из стороны в сторону, пока не врезался в высокий кухонный шкаф. Его лицо со смущением глядело на меня из-под рядов тарелок с нарисованными ивами.
Я поколебался и вернулся.
— Давайте-ка я провожу вас наверх, мистер Олдерсон.
Я сказал это бесстрастным голосом, и он не стал сопротивляться, когда я подхватил его под руку и повел к двери в дальнем углу.
Ступеньки скрипели под нами, когда мы поднимались по лестнице. Он покачнулся и наверняка бы свалился, если бы я не обхватил его за талию. Когда я поймал его, он поднял глаза на меня и сказал: «Спасибо, старина», — и мы улыбнулись друг другу перед тем, как продолжить наше восхождение.
На входе в спальню я поддержал его, и он остановился, как будто желая что-то сказать. Но в итоге он просто два раза кивнул головой и вошел внутрь.
Я ждал у закрытой двери, с некоторой тревогой прислушиваясь к стукам и плюханьям внутри, но расслабился, как только услышал громкое мурлыканье, которое проникало сквозь стены. Теперь уже точно — все будет хорошо.
Наш медовый месяц
Наш медовый месяц удался на славу — особенно учитывая, что мы провели его, занимаясь проверкой коров на туберкулез. В любом случае мы были куда счастливее десятков моих знакомых, которые после свадьбы отправлялись на месяц в плавание по солнечному Средиземному морю, а потом вспоминали об этом без малейшего удовольствия. Нам с Хелен он подарил все самое главное — радость, смех, ощущение товарищеской близости, хотя длился всего неделю, и, как я уже упомянул, мы провели его, делая туберкулиновые пробы.