О завтрашнем дне не беспокойтесь
Шрифт:
Смахнув платком с плешивой головы тлеющий уголек, и стряхнув с одежды прилипший к ней пепел, Арнольд Борисович Шлаги лучезарно улыбнулся и отвесил низкий поклон, но не Павлову, а Алексии. К ней же он, по-русски, обратил и слова приветствия, произнесенные с тоном подобострастия и величайшего уважения:
– Простите, ваше высочество, за двухминутную задержку. Тележка с медицинским инструментом в дымоходе застряла. Еле-еле ее пропихнул.
– Где же твой инструмент, черт побери?!– нетерпеливо потребовал тот, к кому Арнольд Борисович обратился, как отпрыску царских кровей.
– Сей момент, ваше высочество, не извольте беспокоиться,– засуетился бес. Затем он повернулся к камину,
Вытащив тележку, Арнольд Борисович подкатил ее к кровати, на которой лежал онемевший и парализованный Павлов. Поставив тележку у изголовья, бес мельком на него взглянул, показал язык и обратился к лже-Алексии за разъяснениями по поводу дальнейших действий:
– Как наш пациент? К операции готов? Уже засыпает? Когда приступим?
– Пациент, как всегда, в своем репертуаре. Недавно угрожал мне арбалетом. Не спит. Наркоз мой, видите ли, ему не по нутру пришелся. К операции приступим прямо сейчас. Пусть ему будет больно,– сказал тот, кого Павлов по неведению считал своим приемным сыном, а затем дочерью.
И тут в голове у него мелькнула мысль о том, что, возможно, юный мичман, который прибился к нему у полуострова Давос после потопления "Неустрашимого" не так прост. Что, если, на "Неустрашимом" Алексхан никогда не служил, и к семье его покойного друга Антон-хана совершенно не имел никакого отношения? Тогда кто же он? Кто?! Почему так настырно за ним следует?!
Его мысли по поводу Алексхана прервал Арнольд Борисович, который, покрутив головой, пожаловался:
– Кто-то за окном воет и мешает сосредоточиться.
– Это – Айдан. Старуха-шаманка из племени тунгусов. Представляешь, чуть меня не покалечила и досрочно из командировки не вытащила. Неглубоко, видно, я ее зарыл, да и бубен ее мне бы следовало не ломать, а сжечь,– сказал мичман-самозванец, которого Павлов уже был готов называть не иначе, как "засранец".
– Может, заткнете ей глотку, а то я по ошибке вместо пинцета передам вам зажим, или, наоборот,– умоляюще попросил Арнольд Борисович.
– Некогда с ней возиться. Просто закрой окно, а затем объясни пациенту, с которым мне разговаривать не хочется, поскольку он сам – "засранец", о цели предстоящей операции,– потребовал лже-мичман.
Арнольд Борисович хлопком в ладони закрыл окно и, подойдя к изголовью кровати, улыбнулся, хитро прищурился и торжественно объявил:
– Дорогой Дмитрий Васильевич! По просьбе вечно-живого дедушки невинно убиенной принцессы Роксаны,– того самого, что лежит, забальзамированный, в золотом саркофаге под толщей земли самого высокого кургана уйгурской степи, мы проведем вам пластическую операцию по изменению пола. Заодно, естественно, мы заменим ваши переломанные и израненные конечности. Все – бесплатно. Донорские женские органы, которые я не буду перечислять, чтобы не коробить ваш слух, мы заимствуем у вашей супруги Ириски. Ваша умная голова, широкие плечи и натренированные бицепсы останутся при вас. Груди, бедра, ягодицы и ноги мы отрежем от Ириски и аккуратно к вам без швов прикрепим. После этого вы соединитесь с ней, так сказать, навсегда. Были двумя, а станете одним. Ваш могучий, кхе-кхе, детородный орган, заберет себе их высочество. Дедушка Роксаны, по правде говоря, пожелал, чтобы мы прицепили вам эту штучку на лоб, но мы, подумав, решили, что это – не эстетично, и, к тому же, помешает вам в холодную и дождливую погоду пользоваться головным убором.
Когда Павлов услышал эти слова, внутри у него все оборвалось. Сердце, учащенно забившись, остановилось, и он понял, что умирает, не завершив свои труды и даже не простившись с родными
– Мы его теряем! Скорее тащи электрошок!
Арнольд Борисович кинулся к камину, и в этот момент Павлов увидел, что дом горит, то есть не весь дом, а только потолок, причем, так ярко, что глаза слепит. Потом он обратил внимание на то, что огонь какой-то не естественный – белого цвета и тепла от него нет. И, вдруг, из языков пламени, собравшихся в один факел, перед его кроватью возникла женщина ослепительной красоты в охотничьем комбинезоне лазуритового цвета с ярким блеском и мягкой, приятной полупрозрачностью.
– Оставь его, Бафомет, он не твой!– решительно заявила она голосом, который невозможно было ни с кем спутать.
Вне всякого сомнения, это была Медвяная Роса.– Пошла в преисподнюю, коза драная! Шлюха! – что есть мочи заорал Арнольд Борисович и замахал руками, пытаясь отогнать ее прочь.
– Кто это?!– удивился лже-мичман, которого Медвяная Роса назвала незнакомым Павлову именем.
– Так, одна шлюшка, изменившая своему первому мужу, а затем и нашему другу,– сказал Арнольд Борисович и противно захихикал.
Павлов почувствовал, как у него снова застучало сердце, но уже не слева, а справа. Он попробовал пошевелить конечностями, и у него это получилось. Собравшись с силами, он приподнялся с кровати, а затем даже смог на ее сесть и спустить ноги на пол. Бедро, ноги и руки уже совершенно не болели, и по всему телу разлилась приятная легкость. Руки сами собой потянулись к арбалету, но поднять его он не смог, только чуть-чуть сдвинул с места.
Арнольд Борисович еще больше усилил свои крики и маты, а Медвяная Роса, молча, смотрела на него гневным взглядом. И под воздействием силы этого взгляда с бесом начали происходить странные метаморфозы: он стал меняться в лицах, среди которых Павлов узнал Эскулап-хана и своего бывшего коллегу по работе в Главлите Арнольда Борисовича Шлаги. Одежда на бесе задымилась, а лицо приобрело багровый оттенок.
В то, что произошло дальше, Павлову верилось с большим трудом. Медвяная Роса протянула ему руку. Схватившись за нее, он встал на ноги. Арнольд Борисович и лжемичман загородили проход, зашипели и зарычали, угрожающе обнажив острые клыки. Звякнуло разбитое стекло, и в окне мелькнула седая голова шаманки Айдан. Увлекаемый Медвяной Росой, Павлов пролетел сквозь потолок и очутился на четырехскатной крыше, покрытой добротным тесом. Судя по положению луны, было два или три часа ночи.
Входная дверь флигеля громко хлопнула. Из нее, как ошпаренный, выскочил Арнольд Борисович Шлаги и истошным голосом заорал:
– Незаконная кремация! Я протестую!
Его крики привлекли внимание охраны, возвращавшейся с обхода вверенного им участка подворья. Они подняли тревогу, и бросилась на Арнольда Борисовича с копьями наперевес. На помощь к ним уже бежали слуги Капуцина с рогатинами и топорами. Одежда на бесе вспыхнула, и он попытался от нее избавиться, превратившись в пантеру. Но превращение получилось у него только наполовину, поэтому кроме одежды на нем еще и загорелась шерсть. Чтобы сбить пламя, бес начал кататься по влажной траве. В него полетели копья. Тогда бес, большими прыжками, на четырех огромных лапах, понесся сторону выгребной ямы, в которую обитатели орландского подворья сваливали мусор и сливали нечистоты. Пробив головой хлипкий настил, бес скрылся в яме. Преследовавшие его охранники и слуги Капуцина окружили яму и в нерешительности встали с поднятыми в замахе копьями, рогатинами и топорами.