О женщинах и соли
Шрифт:
Конечно, она боялась – боялась, что дон Херонимо увидит цветы и обвинит ее в непристойном поведении, или, возможно, вычтет у нее из жалованья, или, что еще хуже, сочтет ее доступной и возобновит свои поползновения. Кто знает, что дон Херонимо мог себе позволить. В гневе он был неуправляем, непредсказуем, безрассуден. Он угрожал ей много раз, однажды схватив за загривок, когда она так увлеклась чтением, что замедлила скрутку. На шее остались синяки в форме его пальцев, которые не сходили неделями. Никто не защитил ее, даже Антонио. Поэтому она быстро спрятала цветы под воротник. А вечером ушла, опустив глаза в пол, опасаясь, что Антонио снова посмотрит в ее сторону, и она не будет знать, что сказать.
Но подарки продолжались – пахучее спелое
Пока как-то утром она не пришла на работу и не увидела на своем столе ничем не прикрытую книгу: с синим корешком, шершавым на ощупь, и страницами, тонкими и гладкими, как папирус. Она не сумела прочесть название и спрятала книгу под полкой с готовыми сигарами. Мария Изабель знала, что дон Херонимо счел бы за дерзость то, что она принесла книгу в цех, назвал бы ее бездельницей и даже, возможно, отослал восвояси, убедившись в мысли, что женщина не в состоянии соблюдать строгие нормы труда. Но в обед она примчалась домой, зажав книгу под мышкой, и, пока варился ямс на костре, раздувала дым ее страницами. Убедившись, что мать не смотрит, она водила пальцами по словам, следуя за их изгибами и отрывистыми окончаниями. Он был сродни скручиванию табака – этот импульс вторить дугам и изломам на бумаге, запоминая свои ощущения. Мария Изабель спрятала книгу под кровать.
Встретив в тот день Антонио у своей лошади, Мария Изабель, не дав ему ничего сказать, обратилась к лектору с просьбой:
– Простите меня за мою бесцеремонность, но я все же осмелюсь спросить, как называется книга, которую вы оставили на моем…
– С чего вы взяли, что это был я? – спросил Антонио с улыбкой, растянувшей его рябые от оспин щеки.
Мария Изабель моментально подобрала юбки, намереваясь уйти. Но Антонио остановил ее, положив руку ей на плечо.
– «Сесилия Вальдес», – сказал он. – Это роман. Я не знал, что вы не умеете читать. Это было слишком самонадеянно с моей стороны. Надеюсь, вы сможете меня простить и поверить, что я ни в коем случае не хотел причинить вам зла.
– Зачем вы это сделали?
– Наверное, я покажусь банальным, если скажу, что вы похожи на главную героиню, Сесилию Вальдес. Возможно, поэтому меня к вам так и тянет.
Она не знала, что на это ответить, поэтому только отвернулась и сказала:
– Я должна вернуться домой до темноты. – После чего он спросил ее имя.
– Мария Изабель, вы позволите мне почитать для вас?
– Вне стен фабрики, вы хотите сказать?
– Я был бы бесконечно польщен.
Она протянула ему книгу.
– Благодарю вас за столь щедрое предложение, – сказала она. – Но, боюсь, я не могу его принять.
Мария Изабель подумала, что готова ответить согласием, исполнить свой долг. Можно ли заставить себя влюбиться в ум? Она пригляделась к лектору с толстой как у быка шеей. Забавно, как свято мужчины уверены, что могут запросто понять женщину. Она будет тянуть до последнего.
Между тем ее мать чахла на глазах. Мария Изабель понимала это по кашлю, от которого та сгибалась пополам и сотрясалась в плечах. Иногда по вечерам у Аурелии совсем пропадал аппетит, так что она рано отходила ко сну и оставляла Марию Изабель ужинать в одиночестве. И все же каждое утро вставала на работу и шла пешком на поля сахарного тростника. Мария Изабель умоляла ее этого не делать, но Аурелия продолжит работать до самой смерти – да и после, если сможет. Это знали они обе.
А потом в Камагуэй пришла война. Мария Изабель понимала: это было неминуемо. С каждым годом «Ла Аурора» сообщала о все большем количестве кубинцев и все меньшем – рабочих мест;
Как-то ночью Мария Изабель проснулась от топота сапог, ломающих кусты, и всполохов фонарей, отплясывающих на стенах ее комнаты. Она выглянула в окно, стараясь оставаться незамеченной, и увидела в темноте десятки мужчин в красно-синей, безошибочно узнаваемой, испанской военной форме, с цветами флага монархии на лацканах. Они шли с усталыми, осунувшимися лицами, вооруженные мушкетами и саблями, и она смутно разглядела у некоторых из них на бриджах что-то похожее на засохшую кровь.
Этой ночью она не спала, обхватив себя руками, когда вдали грянули первые выстрелы, и мать, спящая напротив, проснулась и мучилась приступами кашля до самого утра. Они провели так два дня, прячась в тени своих постелей, словно за деревянными щитами. Крики и выстрелы, лязг металла, эхо людской агонии в общем гвалте.
На третий день у Аурелии поднялась температура. Мария Изабель устроила мать у себя на коленях и отирала ей лицо влажной тряпкой, нашептывая молитвы Нуэстра-Сеньоре-де-ла-Каридад [8] , пока та покрывалась холодным потом. На четвертый – бои стихли. После них осталась напряженная тишина, не менее оглушительная, чем грохот внезапной войны, и зловонные запахи гнили. Они не ели уже несколько дней и потому залезли в запасы консервированной гуавы в сахаре, папайи и томатов, заготовленных несколько месяцев тому назад, и пока ее мать лежала, не двигаясь, Мария Изабель кормила ее с ложечки. А убедившись, что бои не возобновятся, она рискнула выйти из дома и зашагала тропой, которой обычно ходила на работу, задыхаясь теперь от клочьев дыма и запаха обугленных пальм. Нужно было найти пищу. Нужно было найти соседей. Вдалеке рдело пламя, и она молча возблагодарила Бога за то, что пожары обошли ее дом стороной. Она шла, окруженная тишиной, не слыша ни людей, ни малейших признаков жизни. Только сахарный тростник и осока своим шелестом отвечали на ее клич.
8
Нуэстра-Сеньора-де-ла-Каридад – Богоматерь милосердия, Пресвятая Дева Мария.
А когда она свернула к реке, где купалась и загорала на солнце каждое воскресенье, Мария Изабель споткнулась обо что-то, похожее на брошенное в траве полено. Она посмотрела вниз и закричала.
На земле лежал мужчина: распахнутые глаза уставлены в небо, рот разинут в застывшем навеки изумлении, шею насквозь пронзало острое лезвие сабли. Густая запекшаяся кровь натекла вокруг его головы, и над раной роились мухи. Мария Изабель перевела взгляд дальше и увидела – целое поле тел, десятки таких же мужчин, как он, оставленные гнить на жаре, обезображенные до неузнаваемости, кишки и мясо наружу, сплошная куча обгоревшей плоти – и, словно в насмешку, свинья, с зубами и рылом, вымазанными в темной крови, копошащаяся в останках. В одном из тел Мария Изабель узнала товарища по сигарному цеху.
Трава дрожала вместе с ней, не замечая кровавой бойни, которой оказалась свидетелем. Пошел дождь, а Мария Изабель словно приросла к месту, пока кровь ручейком красного цвета прокладывала себе кривую дорожку к реке. Наконец она бросилась бежать, в изорванном, грязном и промокшем платье, как в детстве плача о матери, плача о громадной, безжалостной пустоте, простершейся впереди, пока не свалилась на пороге своего дома, горько рыдая.
В эту ночь ее мать умерла.