О.Генри: Две жизни Уильяма Сидни Портера
Шрифт:
Когда они встретились, ему было шестнадцать, а ей около одиннадцати. Он уже работал — был помощником аптекаря, а она приехала на лето к бабушке из родного Эшвилла. Ее бабушка была дружна с бабушкой Билла, пожилые женщины часто встречались, ходили друг к другу в гости. Таким образом, неизбежны были и встречи Сары с Биллом. Трудно сказать, за минувшие с тех пор почти 30 лет вспоминал ли он хоть однажды ту девочку? Но то, что она его запомнила, — совершенно ясно. Во-первых, разница в возрасте: ему шестнадцать, он уже юноша. Она еще девочка, но на пороге девичества. Во-вторых, он был забавный: всегда серьезный, сосредоточенный, но как умел смешить! По вечерам рассказывал страшные истории, голосом, мимикой, жестами, походкой изображал знакомых, и так точно, что ошибиться было невозможно. А еще он здорово рисовал карикатуры, поразительно верно подмечая черты тех, над кем подшучивал. Рисовал он и ее, но она ему запрещала. Именно эти рисункией не нравились:
Мисс Коулмен написала ему письмо и отправила на адрес редакции одного из журналов, где рассказы О. Генри печатались чаще всего. Письмо достигло того, кому предназначалось. Сара писала:
«Если Вы тот самый мальчик, которому однажды нравилась маленькая девочка в зеленом муслиновом платье — а я думаю, что это Вы и есть, — то, когда Вы вдруг приедете в Эшвилл, не останавливайтесь там. Минуйте город и продолжайте путь до тех пор, пока не достигнете аллеи, что поворачивает налево. В конце ее Вы найдете большой раскидистый кедр, белый дом и там встретите меня.
P. S.: У меня есть один из Ваших рассказов, и он мне нравится».
По словам Дж. Лэнгфорда, из чьей книги мы извлекли это послание, рассказ, о котором упоминает мисс Коулмен, назывался «Мадам Бо-Пип на ранчо». Он был опубликован тремя годами ранее в журнале «Смат сет». Конечно, она читала и другие его истории, но эта была ее любимой, из чего читатель легко поймет, что это была за женщина — в меру сентиментальная, в меру благонравная, сдержанная и хорошо воспитанная — вполне «викторианская». Кстати, и платья она носила викторианские — с турнюром, туго стянутые корсетом, самых сдержанных тонов. Любимыми ее цветами были черный и все оттенки серого.
Когда наш герой получил послание из прошлого, у него в разгаре был роман в письмах с Этель Паттерсон. Поскольку страница эта небезынтересна и характеризует героя, хотя и уводит в сторону от истории с женитьбой, несколько слов о ней сказать придется.
Вообще, письма многое значили в эту эпистолярную, по преимуществу, эпоху. О. Генри, еще будучи У. С. Портером, писать письма любил, писал их часто, были они обычно большими, подробными, полными лирических отступлений и юмора. После того как из Портера он превратился в О. Генри, основным эпистолярным жанром стали короткие записки редакторам. Писем он писать не перестал, но число адресатов резко сократилось: «полноценную» переписку он вел только с Маргарет и миссис Роч. Яркой страницей эпистолярной жизни О. Генри стали письма в Литополис к Мейбл Вэгнеллз, она длилась недолго — всего несколько месяцев 1903 года, и о ней мы рассказывали.
Переписка с Этель Паттерсон началась с объявления в «Нью-Йорк геральд», которое поместил там О. Генри:
«Двое живущих по соседству литераторов, 35 и 30 лет, хотят познакомиться с двумя интеллигентными, привлекательными и не скованными условностями молодыми леди, интересующимися искусством, с целью взаимного совершенствования и развлечения» [300] .
Объявление было подписано псевдонимом «Омар», что, конечно, указывало не только на образованность автора, знакомого со стихами легендарного и очень популярного (благодаря уже ставшему классическим переводу Э. Фицджеральда) тогда в англоязычном мире Омара Хайяма (О. Генри действительно очень любил его поэзию), но и на истинные намерения гедонистически настроенных авторов. Никакого «литератора-соседа» у О. Генри, разумеется, не было. И «игра» его рождает определенные аналогии с образом приснопамятного Пигги из «Неоконченного рассказа». Но приключения, на которое, возможно, рассчитывал писатель, не случилось. Ответила ему «Некая женщина» (A woman),которую на письмо толкнуло вовсе не стремление к приключениям, а одиночество. Но ответ свидетельствовал об образованности девушки (часть письма была написана в форме рубаи),о чувстве юмора и несомненных литературных способностях. «Некая женщина» просила извинить, что не сообщает имени: «Ведь Вы можете оказаться кем угодно и чем угодно. Например, даже брачным агентством». О. Генри тотчас откликнулся большим посланием, в котором убеждал свою корреспондентку в искренности слов и чистоте намерений. К письму он приложил визитку со своим адресом. Мисс Паттерсон (сохраняя, однако, инкогнито) отвечала, что в «джунглях домов» ей довелось встретить «родственную душу» и она обдумывает предложение о встрече, но просит не
300
Объявление и фрагменты переписки между Э. Паттерсон и писателем цитируются по: Davis R., Maurice A. The Caliph of Bagdad. P. 53–54.
«Меня настигло бы разочарование, о, загадочная “Некая женщина”, — немедленно ответил ей писатель, — если бы Вы раскрыли свое имя и дали мне разрешение навестить Вас…
… Послушайте, Н. Ж., Вы — молодец! Вы простите мне эти простецкие обороты? Я три года спал на земле среди ковбоев и овцеводов и не люблю светских фраз. Но, если надо, могу ими пользоваться. В присутствии длинноволосого народа я не спотыкаюсь в разговоре — не сомневайтесь! […] Но, честно говоря, мне надоела вся эта нью-йоркская показуха. Мне нужен товарищ, которому претят подобного рода условности и который может быть “добрым малым” в лучшем смысле этого слова и согласится побродить со мною по городу, наслаждаясь арабскими ночами, доступными истинным последователям Повелителя Правоверных».
«Это, действительно, страшная штука — завязывание знакомства, правда, — продолжает он. — Я не помещал объявлений в газете со времени моего последнего земного воплощения. Я рад, что Вы работаете — это хорошо для Вас, очень хорошо. Я рад, что лучшие друзья не называют Вас красавицей — это значит, что Вы красивы. Я рад, что Вы брюнетка; всю жизнь я обожал блондинок, но оказалось, что вкус мой хромает. И мне очень нравятся Ваши колебания, следует ли раскрыть свое имя…»
Но уже в следующем письме он намекает на желательность встречи и с юмором описывает себя, чтобы она могла узнать его:
«Внешне я больше всего похож на оптового торговца мясом, которого тревожат платежи». Но едва ли она сможет опознать его по этому описанию. Каким же образом они признают друг друга? «Разумеется, я мог бы пройтись по Бродвею в 7.45 утра в одном ботинке, с меховым боа на шее, и каждые полминуты вопил бы: “Убивают!” А Вы могли идти навстречу мне, декламируя “Гайавату” [301] , одетая в кимоно цвета розы и с коротко стриженными волосами. Но, согласитесь, это было бы немного необычно, не правда ли? Но если мы все-таки встретимся, то можем отправиться пообедать в тихий ресторанчик и обсуждать там Шекспира и музыку».
301
«Песнь о Гайавате» — эпическая поэма американского поэта-ро-мантика Г. У. Лонгфелло.
Имя свое она ему всё-таки назвала, но тогда встреча так и не состоялась. Мисс Паттерсон не ответила на последнее письмо. Почему? Она не смогла найти объяснения даже десять лет спустя, когда опубликовала очерк-воспоминание под названием «О. Генри и я» [302] . Наверное, испугалась настойчивости писателя. А возможно, уже повстречала того, кто через некоторое время стал ее мужем. Но они всё же увиделись: два года спустя, когда О. Генри был уже женат, а Этель замужем, один общий приятель «познакомил» их на вечеринке. Ничего не подозревая, писатель назвал свое имя, она — в ответ — свое: «Миссис Терри». Но посмотрела на него так, как не смотрят на незнакомцев. Он ничего, конечно, не понял, но через некоторое время — в тот же вечер — она призналась, что та самая «мисс Паттерсон» и есть нынешняя миссис Терри. Вот такая история.
302
Patterson Е. О. Henry and Me. Everybody’s Magazine. Febr. 1914. P. 205–210.
К тому моменту, когда завершился эпистолярный роман с мисс Паттерсон, переписка с мисс Коулмен была в самом разгаре. О. Генри писал в ответ на ее послание:
«Моя дорогая “мисс Салли”! (О. Генри называет ее именем героини полюбившейся ей новеллы. — А. Т.)Если можно, сейчас я буду называть Вас этим именем — но потом постараюсь думать о Вас уже как о Саре.
Получив Вашу маленькую записку, я был очень рад — пожалуй, больше, чем если бы получил от издателя чек на астрономическую сумму… Вы пишете, что тогда, в детстве, я не произвел на Вас особого впечатления (мисс Коулмен, конечно, лукавила. — А. Т.).Без труда вспоминаю, каким неловким, застенчивым, впечатлительным, нескладным, неинтересным и совершенно невыносимым по характеру я тогда был. Но с течением времени я стал лучше. На самом деле мне кажется, чем старше я становлюсь, тем привлекательнее и солиднее выгляжу. Конечно, может быть, это звучит не слишком вежливо с моей стороны, но если я этого не скажу, Вы, вероятно, сами этого не заметите.
В те давние дни я воспринимал жизнь слишком серьезно и был чрезмерно чувствителен…С течением же лет я понял, что жизнь — по большей части — лишь забавная, добротно сработанная комедия. И я начал получать удовольствие от нее».