О.Генри: Две жизни Уильяма Сидни Портера
Шрифт:
Сказать, что Сара отпускала мужа с тяжелым сердцем, было бы не совсем верно. Она надеялась (и в общем-то правильно надеялась), что месяцы, проведенные в предгорьях Аллеганских гор, пошли О. Генри на пользу. И он уехал.
В марте 1910 года, с возвращением из Северной Каролины, начался последний и самый короткий нью-йоркский период в жизни О. Генри.
Поначалу он обосновался в «Челси», в том самом отеле на Западной тридцать третьей улице, где они жили вместе с Сарой, где она так скучала и который ей так не нравился. Очевидно, что он не планировал ничего менять в своей жизни — и, хотя это стоило изрядных затрат, сохранил за собой и «Челси», и «Каледонию». Непонятно, правда, почему он сразу не вернулся в привычную «Каледонию», а остановился «у жены».
Однако возвращение в Нью-Йорк не улучшило настроения писателя. Тогда же он сказал одному из своих друзей: «Нью-Йорк теперь не так расположен ко мне, как бывало прежде». Но он, конечно, любил
Самочувствие писателя продолжало ухудшаться. 15 апреля (то есть меньше чем через месяц после возвращения из Северной Каролины) в письме одному из приятелей О. Генри признавался: «Я было думал, что со мной не всё так уж и плохо, и потому около месяца назад вернулся в Нью-Йорк, а теперь почти всё время провожу в постели». На него навалилась ужасная слабость. Он почти ничего не мог делать самостоятельно. Причем, что удивительно, в теперешнем состоянии он был склонен винить прежде всего именно свой отдых: «Там было слишком просторно и слишком много свежего воздуха». Он повторял: «Всё, что мне нужно, это квартира с паровым отоплением без вентиляции и отсутствие физической нагрузки» [329] . Но оказалось, что ни «паровое отопление», ни «отсутствие вентиляции», ни даже «отсутствие физической нагрузки» не способны вдохнуть в него силы — скорее наоборот.
328
Ibid. P. 241.
329
Ibid. P. 243.
К докторам он по-прежнему не обращался. Надеялся, что отлежится и всё пройдет само собой? Или это был фатализм человека, который всегда полагался на обстоятельства, судьбу, «бога из машины»? Скорее всего, так и было.
Через неделю или две по приезде в Нью-Йорк он узнал, что у его приятельницы Анны Партлан на днях умер отец. Он позвонил ей. Позднее она вспоминала, что была благодарна О. Генри за звонок — он поддержал ее, но в то же время разговор произвел немного странное впечатление. «Он позвонил и стал расспрашивать, каково это, когда кто-то близкий уходит». Спрашивал, «оставил ли он после себя долги или был свободен от материальных обязательств? Как он уходил? Был ли спокоен? А затем внезапно выдохнул, почти простонал: “О, я не хочу умирать. Я совершенно утонул в обязательствах”. Потом как-то притих и вновь стал расспрашивать, как папа чувствовал себя накануне кончины» [330] .
330
Ibid. P. 242.
В апреле из печати вышла очередная (уже девятая по счету) книга О. Генри — новеллистический сборник «Деловые люди». Она оказалась последней из тех, что писателю довелось увидеть при жизни.
Последним рассказом, который он сочинял, да так и не закончил, оказалась история под названием «Снежный человек». Это «западный» рассказ — повествование о том, как несколько совершенно разных по характеру и привычкам людей — трое мужчин и одна женщина, — застигнутых снежной бурей где-то на просторах Дальнего Запада, в районе «Большой Затерянной Реки», вынужденно оказались в обществе друг друга и что из этого получилось.
О. Генри сочинял рассказ для журнала «Хэмптон». Он работал над ним несколько недель и всё никак не мог завершить. А редакция, как всегда, торопила. Писатель, видимо, чувствовал, что в обозримом будущем закончить вещь у него не хватит сил, и поэтому, по собственной инициативе (и, возможно, при «содействии» редакции), пересказал по телефону сюжет другому автору (кстати, он сам его выбрал) — Гаррисону М. Лайонзу. Произошло это буквально за несколько дней до кончины О. Генри. Конечно, он совершенно не предполагал, что это будет последний текст в его жизни. Но вышло, увы, именно так, а не иначе. Г. М. Лайонз закончил рассказ (по его словам, О. Генри успел сочинить менее четверти текста).
Принято считать, что соавтор в точности выполнил все инструкции мэтра. Но в это не верится. Не так писал О. Генри — все его тексты короче, энергичнее, да просто талантливее.
«Снежный человек» — и есть пример, что все-таки врет «народная мудрость» советских времен: нет-де незаменимых людей. Есть незаменимые. И этот досочиненный рассказ — совершенно конкретная и наглядная к тому иллюстрация.
О. Генри, видимо, где-то в глубине души — может быть, на самом ее дне — предчувствовал свою смерть. Но как всегда рассчитывал, что как-нибудь «выкрутится». И все
331
Davis R., Maurice A. P. 259.
Путь к финалу был долог, но развязка наступила быстро.
Вечером 3 июля 1910 года, в пятницу, О. Генри позвонил Анне Партлан (она жила рядом с «Каледонией»). Он просил о помощи. В голосе друга она отчетливо слышала муку. Тотчас поспешила к нему. Он лежал на полу, без сознания, сжимая ладонью телефонную трубку. У О. Генри не было собственного врача, поэтому она вызвала своего. Доктор привел писателя в чувство и не терпящим возражений тоном приказал доставить больного в госпиталь. О. Генри и не сопротивлялся. Но отказался ехать в карете скорой помощи. Пришлось вызвать такси. Пока ждали, врач помог ему одеться и попытался причесать. О. Генри пошутил: «Плохой из вас парикмахер, док. Дайте мне» [332] . И, как смог, причесался сам. Затем, с помощью врача и Анны спустился к автомобилю. Здесь вновь случился приступ боли, но О. Генри сумел удержаться на ногах, привалившись к стене отеля. Затем погрузились в машину, и, пока ехали в больницу, слабым голосом писатель шутил и комментировал виды за окном. Когда прибыли в госпиталь, его хотели отвезти на коляске, но О. Генри отказался и дошел до стойки регистрации самостоятельно. Здесь вывернул карманы и высыпал всю наличность на стойку. С собой у него оказалось всего 23 цента. Он пошутил: «Я слышал о людях, чью жизнь ценили в тридцать центов. Я вот собираюсь помирать и стою всего двадцать три».
332
Здесь и далее цит. по: Langford G. Р. 244–245.
Памятуя об отношении к публичности (едва ли он хотел, чтобы газеты судачили о его болезни), еще в такси мисс Партлан спросила, как его записать. «Зовите меня Деннис, — сказал он. — Сегодня утром меня будут звать Деннис». Но она не поддержала шутку (уж очень не подходили к ситуации слова из скабрезной песни) и записала его «Уилл С. Паркер». О. Генри отвезли в палату и уложили на кровать, но ему трудно было дышать, поэтому больного усадили, подложив под спину несколько подушек. Анна ушла — необходимо было известить родных и друзей. Доктор остался на ночь — он считал, что приступ вот-вот повторится, будет еще сильнее и, возможно, станет последним. Ожидали, что пациент потеряет сознание. Но О. Генри, как вспоминал доктор, «держался молодцом», сохранял здравый рассудок, говорил слабым голосом, но пытался шутить. Ближе к утру, видя, что состояние стабильно, врач решил отлучиться и приказал сестре погасить ночник. Но О. Генри услышал и тихо, но отчетливо произнес: «Зажгите фонари. Не хочу возвращаться домой в темноте». Это были слова из популярной в то время песенки, которую в Нью-Йорке исполняли повсеместно. Врач ушел, а когда через час вернулся, писатель был уже при смерти. Почти до самого конца он сохранял сознание. Последние слова, точнее, неясное бормотание, сорвавшееся с губ, врач разобрал наклонившись. О. Генри просил: «Приведите мистера Холла…» В 7 часов 6 минут утра 4 июля 1910 года его не стало.
С Гилмэном Холлом, как и с другими своими нью-йоркскими друзьями и приятелями, О. Генри уже не свиделся. Но почти все они (во всяком случае те, кто знал о кончине), как, впрочем, и многие, кто не был знаком с О. Генри при жизни (прежде всего писатели), пришли с ним проститься.
Но это был, конечно, уже не он — так сильно изменила человека смерть.
Сара, вглядываясь в лицо супруга, поначалу даже отказывалась верить, что это действительно тот самый человек, чьей женой она была. Она долго смотрела, и лишь когда ее взгляд упал на сомкнутые на груди руки, произнесла: «Я думаю, что это он. Я уверена, что это его руки».
После службы в церкви тело перевезли на вокзал, погрузили в вагон и отправили в Эшвилл. Там на местном кладбище его и похоронили.
На могиле установили простое надгробие — серую гранитную прямоугольную плиту. На ней две даты — рождения и смерти: «1862–1910» и всего три слова: «Уильям Сидни Портер». С тех пор и до наших дней ничего не изменилось.
И в этом своя логика — он всегда сторонился публичности.
Нет на плите имени «О. Генри», которое он прославил. И это тоже закономерно. Ведь умер именно Уильям Сидни Портер. О. Генри просто не мог умереть — человека с таким именем никогда не существовало. Был Писатель О. Генри. И остался. Помните, как он однажды сказал: «Плоть — тленна, мысль — бессмертна».